В попытках ответить на этот вопрос переплетается действие многих причин, начиная с того, что проекты реформирования России, как правило, плохо ложатся на сложившиеся исторические реальности. А они потому плохо и ложатся, что становятся не саморазвитием их лучших тенденций развития, а их разрушением, разрушением самой исторической реальности как исторически сложившейся. И это всякий раз происходит в стране еще по одной и, в общем-то, странной причине: похоже, что этой страны и этой нации, ко всему прочему, еще и просто не жалко. Именно такое отношение к стране и нации вновь и с предельной ясностью продемонстрировали реформы 90-х годов. Надо очень не любить и эту страну, и эту нацию, чтобы не только предложить такие реформы, но и, главное, с такой беспощадностью их проводить - без всякой оглядки на социальные и гуманитарные последствия, без какого бы то ни было намека на нравственную позицию. А ведь в истории действуют не только экономические законы, но и нравственная позиция, просто человечность. Нельзя браться за возрождение России без совести и веры, без понимания, уважения и любви к ней как к России. Без идейной и нравственной позиции возрождение России просто не станет ее возрождением как России.
И вот этот последний смысл - как России - многое объясняет в разрушительных демографических последствиях реформ. Они не стали реформами цивилизационно идентичными России, основам локальности ее цивилизации. А это потребовало от них нечто другое и худшее: занять национально отстраненную позицию по отношению к субъектным носителям России-цивилизации, вненациональную, а в ряде случаев и антинациональную позицию, никак не считающуюся не только с ценностями идентичности страны и нации, но и на этой основе и с самой страной и нацией, их коренными национальными интересами. Такая идейно извращенная позиция не могла не потянуть за собой и нравственной ущербности, отказ от всяких нравственных ограничений и регуляторов реформ, в ряде случаев просто от здравого смысла, в частности и от того, что далеко не все, что возможно в мире, возможно в России и по отношению к России. Сняв все эти ограничения, сделав в России все или почти все возможным, реформы сделали возможным невозможное - любое отношение к человеку и нации. И это связанный тип отношений: если как угодно можно относиться к нации, то почему нельзя как угодно относиться к отдельному человеку этой нации и, наоборот, произвольное отношение к человеку провоцирует на любое отношение к собственной нации. А в итоге демографическая реакция общества, близкая к демографическому коллапсу.
Таким образом, надо видеть цивилизационную и национальную составляющие в демографических последствиях реформ. Дело не просто в демографических волнах, в частности, все еще действующих отдаленных последствий Великой Отечественной войны, не только в изменении положения женщины в обществе и ценностных ориентаций в демографическом поведении населения. В конце концов, дело даже не в социально-экономическом обвале в самих условиях демографического воспроизводства населения, но еще и в самом худшем антинациональном отношении к национальным основам страны, к самой россияобразующей нации. Увы, но с адекватностью печального вывода А.И. Солженицына не поспоришь: "Руководство России всеми усилиями старается не запачкаться в какой-либо уклон к интересам русским, даже обходит старательно само слово "русские" - а всегда "россияне". Русский этнос демонстративно не взят в опору России..."1.
На этой волне вненационального отношения к русской нации, граничащего с антинациональным, она как нация оказалась брошенной и преданной собственным руководством, озабоченным чем угодно - вхождением в "рынок" и "мировую цивилизацию", исповеданием каких угодно ценностей, преданностью каким угодно идеалам и, не в последнюю очередь, идеалу личного обогащения, но никак не судьбами собственной нации, ее сбережения в истории и элементарного воспроизводства, сохранением достаточных социально-экономических условий для такого воспроизводства. Цена безразличия к собственной нации в истории - это ее падение в истории. И демографический коллапс России есть не только следствие этого падения, но и неопровержимое свидетельство степени отчужденности властной и духовной элиты от России, масштабов запущенности проблем национального бытия русской нации в собственной истории.
Ее самым интимным и одновременно с этим и самым трагическим отражением стала и суицидальная практика в современной России. Ее небывалый масштаб, не имеющий аналогов во всей истории России, стратификационный характер, затрагивающий наряду с типичными для самоубийства и нетипичные, самые различные и продуктивные слои российского общества, нельзя объяснить только катастрофическим падением экономических и социальных стандартов жизни. Бывали времена и похуже, однако они никогда не сопровождались таким суицидальным беспределом. Дело, по всей видимости, не только и не столько в социально-экономическом состоянии общества, но и в нравственно-духовном - в состоянии души человека постсоветского, кризисного общества.
Действительно, не было таких времен, которые так и до такой степени были бы разрушительными по отношению не просто к архетипическим основам социальности, культуры, духовности, а именно к их нравственной составляющей, претендовали бы на вовлечение в рыночный оборот нравственных святынь, отмеченных именно национальной спецификой, на их растление средствами рыночного беспредела. Не было таких реформ, которые под видом достижения идеалов рыночной экономики до такой степени стали бы покушением на основы социальной справедливости в обществе, чреватой социальной дезадаптацией основной массы населения. Не было таких времен, до такой степени безразличных к социальным основам, национальным ценностям и смыслам существования в истории, к большему из того, что связывает человека с человеком, обществом, его историей - с Россией.
Произошла чудовищная социальная атомизация населения, отчуждающая в непривычных для традиций русской ментальности формах и масштабах всех и каждого друг от друга и на этой основе еще и от России - от главного смыслообразующего начала всякого истинно русского существования. В итоге все это стало покушением на многое из того, что связывает в душе человека его бытие с будущим и, в частности, с будущим собственной истории, нации и страны. Для неоправданно многих оно перестало быть - и просто как будущее и, тем более, имеющее еще и какой-то социальный смысл, превратив пространство индивидуального существования в пространство трагического суицидального выбора.
До каких же пределов экономического, социального и духовного оскудения бытия надо довести нацию, чтобы она, в сущности, отказалась от воспроизводства самих демографических условий для продолжения собственной истории, от самой себя и от своей истории. Ответом на все это, на демографическое и суицидальное помрачение нации, на вызов самим основам ее бытия в истории может стать только одно: решительная и принципиальная русификация-национализация русской нации, обретение ею развитых и адекватных ее сущности национальных форм бытия в истории. Пора осознать, что нация не может воспроизводить себя в истории и вне воспроизводства основ своего национального бытия в истории. Не только вне благоприятных социально-экономических условий, но и вне национальных условий как таковых, тех, которые определяются как раз национальными формами бытия в истории, начиная от развитых форм национального сознания и самосознания и кончая формами национального единства и национально солидарных способов действия в истории. Нация не может демографически быть, не будучи до этого прежде нацией.
Таким образом, ответ на демографическую угрозу самим основам национального бытия в истории должен стать национальным, средствами национального возрождения исторической и национальной России. И если он не станет таковым, то он вообще не станет никаким, его просто не будет в качестве ответа на вызов депопуляции русской нации. Она стала трагическим апофеозом всего ХХ века истории России, однозначным демографическим приговором всему этому столетию как столетию вненационального развития, безумию его национального беспамятства - и коммунистического, и либерального.