Сотни свидетельств позволяют утверждать, говорит “Journal des sciences militaires”, “что никогда комплектование армии не было так трудно, как в эпоху революции; никогда в войсках не было такого количества дезертиров, симулянтов, мародеров, трусов, негодяев. Это несомненно”.
Волонтеры — прежде всего, их почти не было. Только в Париже удавалось увлечь несколько волонтеров в армию, пользуясь шумихой манифестаций и опьянением митингов. В провинции же “волонтера” брали по жребию — по наряду стольких-то волонтеров от общины. Эти волонтеры, будто бы никогда ни при каких обстоятельствах не дезертировавшие, сотнями тысяч разбегались из своих частей. В 1795 году французская армия насчитывала 1.169.000 человек, а через 15 месяцев — только 400.000 человек; из нехвативших 769 тысяч, конечно, гораздо большая часть дезертировала, чем погибла от голода и лишений.
Единогласно утверждают свидетели той эпохи, что старые королевские полки были лучше новых волонтерских батальонов. Волонтеры не выдерживали более 10% потерь. В конце концов правительство решило перемешать между собой части постоянные и волонтерные, чтобы избежать недоразумений с последними [...]
Что касается до новой тактики — глубокого боевого порядка, искусного пользования опорными пунктами, — будто бы созданной революционными армиями впервые, то я беру смелость утверждать, что эта тактика, получившая во Франции широкое применение, заимствована у нас, у нашего родного гения — Великого Петра.
Близость воззрений французских современных писателей, близость доктрины, проповедуемой ими так настойчиво, к тем взглядам, которые почти безусловно господствовали у нас перед последней войной, обратили на себя внимание многих. Но ошибочно было бы думать, что франко-русский союз в области тактики создан был усилиями одного генерала Драгомирова, учение которого так популярно во Франции. Сближение идей началось почти два столетия тому назад. Корни французской доктрины протягиваются на поле Полтавской битвы, юбилей которой мы только что торжественно отпраздновали.
Полтавская победа — это подарок Петра России. Битва была выиграна скорее искусством великого человека, чем усилиями войск. Боевая задача была облегчена войскам до крайности. Противник был процежен Петром Великим через ряд редутов, размягчен огнем с укреплений и подан нашим молодым полкам во вполне готовом для поражения виде. Опыт Нарвы не пропал даром: Петр поставил себе задачу, как с молодыми, недостаточно сплоченными, недостаточно обученными, неуверенно маневрировавшими войсками победить своего первоклассного противника, и эта задача нашим полководцем была разрешена идеальным образом. По обстоятельствам, с армией учеников против армии учителей нельзя было ничего придумать лучшего. Эта тактика была создана страстным желанием гения победить теми средствами, которые находились под рукой. Если бы армия Петра Великого по подготовке к маневрированию и закалу не уступала бы шведской, наш полководец, конечно, победил бы более обычными приемами линейной тактики.
Идею Петра Великого схватил маршал Саксонский, которого судьба носила всюду и которому в первой четверти XVIII века приходилось служить в Польше и России. Он перенес ее во Францию, обработал и взлелеял в своих сочинениях. Вот прямое указание маршала Саксонского на происхождение его идей о ведении боя из глубины и о пользовании опорными пунктами: “Если такая тактика (в подлиннике — диспозиция) дала Полтавскую победу московитянам, недостаточно закаленным для боя и уступавшим своему противнику, какой успех может ждать от нее храбрый, пылкий народ, с такой склонностью к атаке”!
Для того чтобы идеи маршала Саксонского перелились из области теории в практику, нужно было французской армии пережить свою Нарву — Россбах. Полтавской идеей Петра великого руководился в своих операциях и сам маршал Саксонский, и в особенно широком масштабе — маршал Броглио, известный французский полководец эпохи Семилетней войны; революционные генералы — Лафайет, Дюмурье, Келлерман, Журдан — это ученики, друзья и последователи Броглио.
Многим, может быть, покажется странной и натянутой эта генеалогия французской доктрины. Тем не менее нет ничего особенно удивительного в том, что молодая русская армия и дряхлевшая французская армия XVIII века сошлись на одной тактике, что идея Петра Великого так легко укоренилась во Франции. Французы сами, естественно, должны были прийти к полтавской тактике, так как французам, как и нам под Полтавой, приходилось сражаться против превосходного по обучению и сплоченности противника. Одни и те же причины должны были привести к одинаковым последствиям.