Немного подумав, я ответил, что мудаки — это те, кто седеет раньше времени.
Тишина и бездействие синхронно толкали друг друга в бок в течение нескольких мгновений, долгих и сумрачных. Потом седой ровесник мужчины в очках коротко шагнул вперед и ударил меня свободной от пачки сигарет рукой в висок. Чернота с белизной ночи стали на мгновение одним сплошным цветом, которого нет ни в одной палитре. Падая, я перевернулся и уткнулся в снег подбородком, а не затылком. Лежа и слушая бившие в центр мозга отголоски удара, я вспоминал смеющихся подруг, их красно-белые рты, черные футболки, снятые в прихожей кроссовки, рядом с которыми уже не было моих. Где-то наверху за моей спиной одержавший надо мной безоговорочную победу седой ровесник мужчины в очках скрежетнул колесом самой обычной зажигалки. К моим ноздрям спустился кисло-сладкий запах сигаретного дыма. Потом дверь за моей обращенной к безмолвному небу спиной закрылась, и я остался один.
Власть над телом возвращалась неохотно, будто спрашивая перед каждым осторожным шагом, а есть ли у меня вообще такая острая нужда в ней. Наконец я шевельнулся и посмотрел на снег перед своим лицом. Он был каким-то рыхлым. Было холодно. Я попытался встать, но сразу не получилось, руки действовали как-то вразнобой, причем левой больше хотелось поднять с припорошенной земли правый бок, а правой — левый. Впереди вдруг мелькнуло нечто темное и невнятное. Тело все-таки подчинилось, и я сумел встать. Подавленная волна глухо пульсировала глубоко внутри. Неопознанная вещь мерцала в нескольких шагах от меня. Из дома раздался смех подруг; я был готов допустить, что они могли смеяться над чем угодно.
Нетвердо шагнув вперед, я пристально вгляделся в темный предмет. Тот не менялся, очевидно, желая, чтобы я шел до конца. С каждым шагом мне мерещилось в нем что-то новое; наконец я приблизился и наклонился, чтобы лучше видеть. Чувства были крайне странные: я постепенно узнавал эту вещь, но скорее сердцем, а не умом, сильно изменившимся с тех пор, как я сел в троллейбус, водитель которого точно знал, куда надо сворачивать. Когда сердце приняло в себя облик моей находки окончательно и бесповоротно, я вспомнил про рыхлый снег; он был и под моими ногами и вокруг. Не разгибаясь, я осторожно стал крутить головой. Каким-то странным показался мне угол дома, за который как будто стоило сходить, чтобы увидеть еще что-нибудь.
Снова скрипнула дверь. Я резко развернулся. Мягко улыбаясь, на меня смотрел пожилой мужчина в пальто. На ногах его были неизменные резиновые тапки. Старомодные очки придавали пожилому человеку в пальто сходство с каким-то хитрым мыслителем, заранее знающим, что потомки будут с рвотной пеной у рта хвалить его труды, совершенно не понимая сути их содержимого. Покопавшись в кармане пальто, пожилой мужчина в старомодных очках улыбнулся немного грустно: очевидно, другого такого кармана у него все равно не было. Его грусть почему-то передалась и мне. Пожилой мужчина в пальто спросил, давно ли я здесь, вне дома. Я ответил, что недавно, иначе бы совсем замерз. Пожилой мужчина в пальто свободно пошевелил голыми пальцами ног, воспользовавшись отсутствием носов у резиновых тапок. Вышло очень забавно. Пожилой мужчина в пальто сказал, что немного завидует всем оставшимся в доме, поскольку сам не умеет веселиться так же, как они. Я вспомнил, что обещал вернуться за стол, но пока что не знал, как мне туда возвращаться теперь и чего ждать от повторного приема. Небо висело над нами беспросветным черным полотном, не давая ни единого намека на глубину скрытой за ним пропасти. Пожилой мужчина в пальто поинтересовался родом моих занятий. Я немного подумал и рассказал ему о том, чего не услышал от меня мужчина в очках, когда мы были с ним в заведении. Пожилой мужчина в пальто тоже рассказал о себе: всю молодость и немалую часть зрелой жизни он посвятил науке под названием орнитология. Рассказывая о минувшей прекрасной поре, мой собеседник вдруг замолчал и посмотрел мне за спину. Я сразу понял, что он там увидел.
Подойдя к темному предмету, мы стали рассматривать его уже вдвоем. Белый стержень игриво изгибался, обрамленный двумя густыми рядами длинных темных ворсинок, с виду мягких, как кошачья шерстка.
Пожилой мужчина в пальто долго изучал предмет, не смея выдохнуть. Потом он поднял голову и со странной улыбкой посмотрел на меня. В его защищенных от непривычного быта старомодными очками глазах блестело нечто, подозрительно напоминающее молодость, потраченную по ошибке.
Пожилой мужчина в пальто сказал мне, что если перья вроде распластавшегося на рыхлом снегу и есть у какой-нибудь птицы, тогда бесчисленные орнитологические справочники его молодости беспринципно врали ему, не раскрывая факта ее существования. Потом он посмотрел на свои ноги и сказал, что, пожалуй, вернется внутрь, потому что ему очень холодно. Когда дверь хлопнула, я опустился на корточки и продолжил разглядывать странную находку. Находка чернела на снегу, не принадлежащая никому и ничему. Поколебавшись, я поднял перо и спрятал под футболку. По телу пробежала странная дрожь, сотканная из самых недосягаемых частиц всего, что было вокруг. Поправив футболку, чтобы находка не вывалилась, я медленно пошел вокруг дома, глядя на снег под ногами. Рыхлым он перестал быть совсем скоро, но теперь мне мерещилось что-то тайное, скрытое под поверхностным слоем сахарной пороши. Дойдя до угла, я прислушался. В доме как будто было тихо, по крайней, мере, никто не смеялся и не кричал. Я свернул за угол и пошел дальше. Ощущение близости чего-то спрятанного у меня под ногами не пропадало; дойдя до середины стены, я остановился, чтобы копнуть ладонью; пальцы как будто провалились в какую-то ямку, присыпанную для отвода глаз. Я копнул несколько раз чуть дальше и наткнулся на еще одну; обернувшись, прикинул расстояние от первой до второй. Прежде чем мой маршрут изогнулся по мановению очередного угла, я нащупал еще несколько ямок, примерно равноудаленных друг от друга. Больше мне не попалось ничего; добравшись до двери, я снова прислушался к будто застывшему чреву дома — ничто не отзывалось. Вдруг я ощутил, что диковинной находки под футболкой больше нет. Обежав дом еще три раза, я не сумел возместить пропажу, хотя равномерно чередующиеся ямки остались на местах.