Этот же вывод, как представляется, может быть сделан и относительно рациональности юридической науки. Все, что говорилось выше о проблематичности обнаружения объективных, надежных критериев научности, не в меньшей степени относится и к юриспруденции. Нет, видимо, особой нужды доказывать с позиций ограничительных теорем невозможность полной и однозначной формализации юридических знаний. Поэтому сосредоточим наше внимание на применимости юридических знаний как возможном критерии их рациональности . Действительно, вполне логично предположить, что знания соответствуют разуму в том случае, если их реализация на практике приводит к норм поведения, включающий их образование, фиксацию, трансляцию и реализацию не является рациональным феноменом. Близкую мысль развивает в своих последних работах, объединенных одним названием «Метафизика власти и закона» И.А. Иваев. Он пишет: «Предполагаемые цели и смысл нормы на стадии ее применения часто полностью изменяют свои первоначальные качества. Норма и правоприменение расходятся между собой категорически. Причина заключается не в дефектах исполнения права (или не только в них), но в некоей онтологической сущности права, когда в результате действия многообразных факторов право изменяет свою направленность. Иррациональные элементы укоренены в самом существе и структуре права, норме и правоприменении./.../В своем исследовании автор попытался подойти к самым глубинным истокам закона: в недрах мифа и бессознательного лежат те пласты правовой реальности, которые могут так никогда и не выйти на поверхность правового сознания, но которые оказывают на него решающее влияние. Колоссальным ресурсом, порождающим закон, является область священного и религиозного. Разорвать связь этих факторов с правовыми явлениями невозможно, так же как и абстрагировать право от всех сфер культуры, не опасаясь превратить его в мертвую схему. На наш взгляд, само исследование проблемы может осуществляться только на грани взаимодействия рационального анализа и иррациональной по сути интуиции»[91].
Этот же вывод, как представляется, может быть сделан и относительно рациональности юридической науки. Все, что говорилось выше о проблематичности обнаружения объективных, надежных критериев научности, не в меньшей степени относится и к юриспруденции. Нет, видимо, особой нужды доказывать с позиций ограничительных теорем невозможность полной и однозначной формализации юридических знаний. Поэтому сосредоточим наше внимание на применимости юридических знаний как возможном критерии их рациональности[92]. Действительно, вполне логично предположить, что знания соответствуют разуму в том случае, если их реализация на практике приводит к тем целям, которые они преследовали. Другими словами, рациональность юридических знаний может быть подтверждена их эффективностью, под которой понимается соответствие результата поставленной цели.
Сегодня считается аксиомой, что социальный институт (а право, несомненно, - социальный институт) никогда не создается «по плану» и не достигает полностью тех целей, ради которых он задумывался (всегда, как минимум, неизбежны побочные, эмерджентные эффекты). Это же касается не только практических знаний, а право - это их воплощение, но и юридических теорий. Последние можно условно разделить на теории - инновации, открывающие что-то принципиально новое, вносящие в этот мир радикальные изменения, и теории - традиции, оформляющие или объясняющие реально сложившееся положение дел.
Теории первого рода всегда навязываются населению и поэтому никогда не достигают задуманного. Это, например, теории прав человека, конституционализма и т.п., навязанные незападным цивилизациям. Теории второго рода «витают в воздухе» и опираются на реально сложившийся правопорядок. К таковым, например, можно отнести концепцию разделения властей Ш. Монтескье, ставшей необычайно популярной в странах континентальной Европы эпохи Просвещения. Как известно, Ш. Монтескье изложил на нескольких страницах XI книги трактата «О духе законов» реальное положение дел в Англии, увиденное им во время путешествия по туманному Альбиону[93]. Однако сам Ш. Монтескье не придавал ей такого значения, как его современники, увидевшие в ней «разгадку тайны политической свободы и средство превращения дурного государственного устройства в хорошее». П.И. Новгородцев в этой связи справедливо отмечал, что Ш. Монтескье «никогда не выдавал разделение властей за тот чудодейственный принцип, за который его приняли. Он полагал основу всех законов в правах народных и в той совокупности условий - естественных, политических и бытовых, которые определяют их характер, определяют то, что он называл «духом законов».
91
Исаев И. А. Теневая сторона закона. Иррациональное в праве: монография. М., 2012. С. 3-4, 5-6.
92
См. подробнее: Честное И. Л. Действие и действенность юридических теорий // Ученые записки СПб ИВЭСЭП. Т. 1. СПб., 1999. С. 94 - 105.
93
См. главу V1 «0 государственном устройстве Англии» // Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955. С. 290 - 500.