В этих обстоятельствах возникает возможность нескольких операций новых видов. Я могу перекодировать, то есть начать измерять то, что можно сказать и «помыслить» в одном из этих кодов или идиолектов, и сравнивать с концептуальными возможностями его конкурентов; это, с моей точки зрения, наиболее продуктивная и ответственная деятельность, которой исследователи или теоретические и философские критики могут сегодня заняться, однако ее недостаток в том, что она ретроспективна и может даже стать традиционалистской или ностальгической, поскольку размножение новых кодов является бесконечным процессом, который в лучшем случае обкрадывает предшествующие коды, а в худшем — отправляет их на свалку истории.
В то же время возникает и несколько иная возможность, которая родственна указанной, а именно то, что я буду называть собственно производством теоретического дискурса, деятельностью по порождению новых кодов, но надо понимать, что в ситуации, в которой новые способы мышления и новые философские системы по определению исключены, эта деятельность как нельзя более нетрадиционна и что она требует выработки совершенно новых навыков.
Новый теоретический дискурс производится путем активного приведения к равнозначности двух уже существующих кодов, которые в результате своего рода молекулярного ионного обмена становятся затем новым кодом. Следует понимать, что новый код (или метакод) ни в коем случае нельзя считать синтезом предшествующей пары: здесь нет речи о тех операциях, которые использовались в построении классических философских систем. Старая попытка фрейдо-марксизма может и в самом деле дать представление о трудностях увязывания двух систем мысли; эти трудности отпадают, открывая новый теоретический ландшафт, когда задача скорее в том, чтобы связать два набора терминов таким образом, чтобы каждый выражал и действительно интерпретировал другой (в строгом смысле «интерпретанты» Пирса). Эта операция в самих условиях ее возможности связана, несомненно, с переключением каналов, описанным выше, и практически в том же самом отношении она зависит от двустороннего раздробления и колонизации «реальности» различными языковыми зонами и кодами; только здесь извлекается более сильное следствие, чем в самой культуре, и отношение между двумя каналами становится, так сказать, скорее решением, чем проблемой, превращаясь в самостоятельный инструмент. Гегемония означает в этом случае возможность перекодирования большого объема ранее существующего (на других языках) дискурса в новый код; в то же время два кода, выделенные таким образом, можно считать находящимися в отношении базиса и надстройки, не потому, что один наделяется каким-то онтологическим приоритетом перед другим (скорее, новая структура поглощает и рассеивает неизбежные в ином случае и «естественные» вопросы о приоритете), но из-за культурных или семиотических обертонов одного из кодов в сравнении с другим.
Так, жестом, едва ли не парадигмальным для нового производственного процесса, Жан Бодрийяр связывает формулу меновой и потребительской стоимости (переписанную в виде дроби) с дробью самого знака (означающее и означаемое), открывая тем самым семиотическую цепную реакцию, радиоактивные осадки от которой, похоже, выпадают и по сей день. Его собственный акт эквивалентности был, несомненно, выстроен по образцу гениальной интуиции великих предшественников, инициировавших собственно «структурализм», особенно Лакана, чье отождествление семиотической дроби с «дробью», созданной разделением сознания и бессознательного, хорошо известно и даже еще более влиятельно. В недавнее время Бруно Латур соединил семиотический код с картой социальных и властных отношений, чтобы «перекодировать» научный факт и само научное открытие. Ничто, собственно, не мешает расширению цепочки уравнений на другие коды. И это не изолированные примеры, в чем мы могли убедиться ранее в теоретических главах. Конечно, они весьма заметны и показательны, что объясняется открытым развертыванием собственно семиотического кода, последнего и самого заметного из секулярных постмодернистских идиолектов.