Броделя, Жака Ле Гоффа и других. А. Гуревич, с точки зрения
историка, следующим образом характеризует задачу исследования
"анналистов", -- ту же самую задачу, которую на другом уров
не, с другими акцентами, другими методиками и аналитическими
приемами и в другое время, решал и постструктуралист Мишель
Фуко: "Историк должен стремиться к тому, чтобы обнаружить
те мыслительные процедуры, способы мировосприятия, привычки
сознания, которые были присущи людям данной эпохи и о кото
рых сами эти люди могли и не отдавать себе ясного отчета, при
меняя их как бы автоматически, не рассуждая о них, а потому и
не подвергая их критике. При таком подходе удалось бы про
173
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
биться к более глубокому пласту сознания, теснейшим образом
связанному с социальным поведением людей, подслушать то, о
чем эти люди самое большее могли только проговориться незави
симо от своей воли" (16, с. 48).
Гуревич называет подобный подход непривычным для исто
рической науки, хотя непривычность его скорее относится к рус
скому научному сознанию, нежели к западному, где традиции
духовно-исторического подхода или работы культурологов типа
Хейзинги имеют достаточно давние и прочные корни. Не говоря
уже о том, что более чем тридцатилетняя практика поструктура
листских исследований развивалась именно в этом направлении.
Гуревича как историка интересуют прежде всего новые возмож
ности изучения прошлого: "Этот подход... коренным образом
изменяет исследование сознания и поведения людей: от поверхно
сти явлений он ведет историка в неизведанные глубины. История
высказываний великих людей потеснена историей потаенных мыс
лительных структур, которые присущи всем членам данного об
щества... Исследуя эти социально-психологические механизмы,
историк из области идеологии переходит в иную область, где
мысли тесно связаны с эмоциями, а учения, верования, идеи ко
ренятся в более расплывчатых и неформулированных комплексах
коллективных представлений. Историк вступает здесь в сферу
"коллективного неосознанного" (я предпочитаю этот термин по
нятию "коллективного бессознательного", поскольку оно отягоще
но идеологическими и мистиче
скими обертонами)" (там же).
"Культурное бессознательное"
За исключением акцента на
исторической перспективе и
весьма знаменательного для тра
диционного академического соз
нания нежелания затрагивать подозрительную сферу бессозна
тельного, описываемый Гуревичем "новый подход" является ос
новой той методологической процедуры, которая получила назва
ние деконструкции. Собственно выявлением бессознательных ме
ханизмов, обуславливающих мысли и поведение людей, неважно,
в прошлом ли (хотя и в прошлом тоже -- вспомним труды
М. Фуко и П. де Мана, посвященные историческому культурно
му бессознательному), или в нынешнем сегодня, теми поисками
"детерминации невысказанного" (19, с. 159), по определению
Ж. Дерриды, и занята многочисленная рать зарубежных и отече
ственных деконструктивистов, подчеркивающих, в отличие от
174
ГЛАВА III
Гуревича, бессознательный и алогический характер искомого кол
лективного "культурного бессознательного".
В самом общем плане Гуревич называет этот подход
"изучением ментальности", что, по его мнению, "дает возмож
ность ближе подойти к пониманию социального поведения людей
-- поведения индивида в группе, группового поведения, ибо это
поведение формируется под мощным воздействием ментальных
структура (16, с. 48), и делает из этого вывод, имеющий самое
непосредственное отношение к тем задачам, которые ставят перед
собой современные западные культурологи: "По моему глубокому
убеждению, исследование ментальностей может дать возможность
перебросить мостик над пропастью, создавшейся в результате
размежевания социальной истории и истории духовной жизни"
(там же, с. 48-49).
Это возвращает нас к исходному пункту аргументации: есть
одна сфера, где проблематика исторической ментальности или,
как раньше говорили, духа времени, всегда проявляется наиболее
наглядно, -- это область художественной литературы и других
видов искусства. И в этом отношении "анналисты" явились пря
мыми предшественниками постструктуралистов и деконструктиви
стов, стремящихся выявить структуры, закономерности или сте
реотипы исторической ментальности, или, вернее, природно ей
присущую противоречивость. Очевидно, стоит привести определе
ние деконструкции М. Рыклина, одного из наиболее ярких пред
ставителей московских деконструктивистов: "Деконструкцию
можно понимать как попытку объяснить гетерогенное множество
нелогических противоречий и иного рода дискурсивных возмож
ностей, которые продолжают довлеть над философской аргумен
тацией даже при устранении логических противоречий" (19,
с. 163). Недаром своей славой историка один из основателей
"Школы анналов" Люсьен Февр обязан работам по исследова
нию "литературного сознания" корифеев французской литературы
XVI в. Деперье, Маргариты Наваррской и Рабле (133, 134,
135).
Литературность как придание миру смысла
В атмосфере подобного
смешения истории и литературы,
которая особенно приобрела по
пулярность в 80-х годах, стала
общим местом ссылка на книгу
американского историка Хейдена
Уайта "Тропики дискурса" (289), где он пытается убедить чита
теля, и весьма успешно, преодолеть "наше нежелание рассматри
175
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
вать исторические повествования (Уайт так их и называет -
"нарративы". -- И. И.) как то, чем они самым очевидным обра
зом и являются, -- словесным вымыслом, содержание которого
столь же придумано, сколь и найдено, и формы которого имеют
гораздо больше общего с литературой, чем с наукой" (там же,
с. 82). История, т. е. историческое исследование, по Уайту, до
бивается своего объяснительного эффекта лишь благодаря опера
ции "осюжетивания", "воплощения в сюжет" (emplotment):
"Под воплощением в сюжет я просто имею в виду закодирование
фактов, содержащихся в хронике, как компонентов специфических
видов сюжетной структуры, закодирование, осуществленное таким
же способом, как это происходит, по мнению Фрая, с литератур
ными произведениями в целом" (там же, с. 83). С точки зрения
Уайта, само понимание исторических повествований-нарративов
зависит от их существования в виде той литературной модели, в
которую они были воплощены; он называет в качестве таких ли
тературных моделей "романс, трагедию, комедию, сатиру, эпос" и
т. д. (там же, с. 86).
Под влиянием подобного подхода оформилась целая область
исследований -- нарратология -- наука по изучению повествова
ния-нарратива как фундаментальной системы понимаемости лю
бого текста, стремящаяся доказать, что даже любой нелитератур
ный дискурс функционирует согласно принципам и процессам,
наиболее наглядно проявляющимся в художественной литературе.
В результате именно литература служит для всех текстов моде
лью, обеспечивающей их понимание читателем. Отсюда и тот
переворот в иерархических взаимоотношениях между литератур
ным и нелитературным: оказывается, что только литературный
дискурс или литературность любого дискурса и делает возмож
ным наделение смыслом мира и нашего его восприятия.
Разумеется, не все западные ученые единогласно разделяют