Я ошалело стоял перед мамой, слушал ее и ничего не мог понять. Как очутился Бродяга на кухне? Тут я заметил, что Лилька мигнула мне сразу обоими глазами. «Понятно»,— подумал я, стараясь сообразить, когда же Лилька ухитрилась протащить пса в квартиру и как уговорить мать, чтобы она оставила его у нас жить.
Ничего не придумав, я двинулся следом за мамой в кухню.
Лилька сбросила валенки и тоже выскочила из комнаты.
— Может, оставим его? — попросил я маму, когда Лилька бесстрашно запустила руки за шкаф и выволокла Бродягу.
— Ни в коем случае, — отрезала мама.
— А я не отдам Бродягу, — упрямо сказала Лилька и обняла пса за косматую шею. — Пусть живет. На улице холодно. Нам ты купила валенки, а у него даже и дома нет. Пусть спит за шкафом, а весной мы с Юркой попросим дядю Дему, чтобы он сделал ему во дворе будку. А если, если ты выгонишь Бродягу...—Лилька смолкла и захлопала глазами.
— Он привыкнет к нам, — начал я убеждать маму. — И лаять будет только на чужих.
Мама перестала хмуриться, махнула рукой.
— И кличка-то какая у него странная, — только и сказала она в ответ.
Мы с Лилькой переглянулись, поняв, что Бродяге не придется больше мерзнуть в такой холодище под забором.
А дела с ученьем у меня все не налаживались, хотя после разговора с Софьей Ивановной прошло больше месяца. Кто знает почему, но не всегда выходит так, как тебе желается и думается. Очень мне хотелось исправить двойки, казалось; что сделать это не так уж трудно, а ничего не получилось. Только начал было подтягиваться — как назло, разболелась Лилька. Она здорово простудилась в тот день, когда увязалась с нами собирать по улицам собак, и умудрилась подхватить воспаление легких. Целых две недели дома все шло навыворот. Мама ходила сама не своя. И мне было не до уроков. Едва придешь из школы, сразу куда-нибудь погонят: или в аптеку за лекарством, или по магазинам. Ну, и проходишь допоздна. Хорошо еще, дядя Дема нас не забывал. Заглянет — и всем нам вроде бы веселее сделается.
Наконец Лилька стала поправляться. Сам Гурик заметил это, забежав ко мне однажды на минутку. После той воскресной истории с собаками наша дружба чуть-чуть не рассыпалась, как та поленница, которую он развалил. Мама нажаловалась на него Софье Ивановне. А Софья Ивановна вызывала отца Гурика. Почти неделю Гурик дулся на меня.
Я тоже не подходил, не навязывался. Потом все обошлось. Гурик забыл о взбучке, а я — о своих неприятностях. Самое главное, мы оба поняли, что жить нам друг без друга просто невозможно. Никто нас не мог развести: ни Натка Черепанова, которая все эти дни ходила за мной по пятам и радовалась нашей ссоре с Гуриком, ни Софья Ивановна, которой надоело уговаривать меня приняться за ученье всерьез. И даже мама устала, видно, со мной возиться.
В последние дни мама вела себя как-то странно. Ходила какая-то задумчивая, притихшая. Возьмет мой дневник, проверит оценки, вздохнет и без всяких слов вернет обратно. А раз утром я проснулся, вижу — сидит она за столом уже в пальто — на работу собралась уходить. Смотрит прямо перед собой и неизвестно чему улыбается. Потом встала и ко мне направилась. Я зажмурился, подумав, что сейчас-то и начнется разговор. А она постояла, постояла надо мной, поправила одеяло, тихонечко погладила по голове и отошла.
Меня уже стало беспокоить странное поведение мамы, как все сразу разъяснилось.
В субботу после уроков Гурик зазвал меня на катушку. Потом мы побывали в кино на вечернем сеансе, домой я возвращался поздно. Шел, тихонько насвистывая, и думал: а что скажет мама?
Подойдя к калитке, вдруг увидел под фонарем Бродягу. Подняв морду, он тоненько и жалобно скулил. Я сразу почувствовал неладное. Бродяга мерз на улице давненько: его побелевшая от инея морда казалась еще бородатее. Как только Бродяга узнал меня, сразу замолк, завилял хвостом. От радости он не знал, что делать. Пополз на брюхе по снегу, принялся лизать мне руки.
Я с тревогой начал прикидывать, за какую такую провинность выставили пса на мороз.
Вначале, когда я вошел в прихожую, ничего особенного не заметил. Как будто все было по-старому. На кухне гремела кастрюлями бабушка Селиванова, из комнаты доносился звонкий голосок Лильки и тихий мамин. Бродяга мигом проскочил за свой шкаф и затаился там.
Мне просто повезло в этот раз. Оказывается, у нас сидел дядя Дема. Мать, конечно, постеснялась при постороннем человеке отчитывать меня за поздний приход. Наоборот, она казалась веселой и для чего-то разрядилась в шелковое синее платье, которое уже давно не вынимала из комода. Лилька, устроившись на диване, играла огромным апельсином. Она подбрасывала его в ладонях, прикладывала к губам, к носу. Несколько апельсинов лежало на столе, тоже почему-то. застеленном праздничной голубой в шашечку скатертью.