Странно получалось со мной. Пока был дома — думал, что ничего особенного не будет, если я уеду, а сейчас сделалось почему-то здорово не по себе. И принесла нелегкая этого дядю Дему! Сидел бы я сегодня вечером за столом и готовил уроки, и Бродяга бы не мерз под забором. А теперь мама испугается, завтра помчится в школу, поднимет шум. А вдруг мама догадается пересчитать деньги?
Почти всю ночь я не спал и ворочался на жесткой вагонной полке. А под утро, как нарочно, разболелась голова. А тут еще проснулся Гурик и стал жаловаться, что отчаянно хочет есть.
— Нет, Клюквин, как хочешь, а в Кирове я обязательно слезу, куплю колбасы или пряников.
После сна его лицо походило на круглый каравай с двумя изюминками вместо глаз. Он потягивался, сладко зевал, потирал бока.
Чтобы отвязаться от Гурика, я решил уступить. Едва поезд остановился, как мы выскочили на перрон.
— Ого, морозище! — чему-то радуясь, сказал Гурик.— Обрати внимание, Клюквин, какой туман. Я прямо тебя совсем не вижу. И в бинокль не рассмотришь.
Я ничего не ответил, только поежился в своей короткой ватной куртке; Гурик осмотрелся и опрометью бросился к маленькой голубой тележке.
— Мороженое!—завопил он. — Сколько купим, Клюквин?
— Иди ты к дьяволу! —огрызнулся я.
Хорошо было Гурику есть мороженое. В такой шубе никакой мороз не проберет. Он купил три стаканчика мороженого и принялся жадно обгладывать один из них, а я стоял, смотрел на него и злился все больше и больше. Мне никуда не хотелось ехать. Но, наверное, все-таки я покатил бы с Гуриком дальше, если бы в эту минуту мимо нас не пробежал какой-то мужчина, крича, что скоро начнут продавать билеты на Пермь. У меня даже дух захватило!
— Никуда не поеду дальше, — заявил я Гурику.
Он подпрыгнул от неожиданности, оторопело посмотрел на меня и стал пятиться задом к вагонам.
— Ух, Клюквин, напугал ты меня здорово!
— А я по правде! Никуда дальше не поеду! .
— По правде? — переспросил Гурик шепотом. — Это как понимать тебя, Клюквин? Как же так получается! Зазвал, а потом на попятную? А если у меня свои планы были? Может, я думал ехать с тобой только до Москвы, а потом свернуть в Ленинград? Думаешь, мне очень нужны твои целинные земли?
— Ах, так! Вот, оказывается, ты какой!—Я сжал кулаки и стал наступать на Гурика. Мы, наверное, подрались бы, но неподалеку от нас прошли два милиционера.
— Смотри, Клюквин, — сказал Гурик. — Тронь только— закричу, а тебя мигом заберут.
Я сплюнул, повернулся к нему спиной и направился к вокзалу.
— Да подожди же ты, — остановил меня Гурик. — Надо ведь договориться. Ладно, езжай обратно, делай как хочешь, а я буду делать тоже как хочу. Только не кипятись и дома ничего не говори. Нет, Клюквин, чует мое сердце, что не удержишься и расскажешь моей матери...
Мне стало жаль расставаться с Гуриком. Я попробовал уговорить его вернуться обратно вместе со мной.
— Нет уж!—уперся он. — Решил — так решил! Ты же, Клюквин, знаешь мой твердый характер. Голодать буду, умирать буду, а не отступлюсь.
— Дело твое, — сказал я огорченно и, не раздумывая, вытащил из кармана сто рублей. — Бери и не отказывайся. Мне до дому два шага...
Гурик поломался для вида и, назвав меня самым лучшим другом, спрятал деньги в варежку.
А спустя еще несколько минут он, нагруженный свертками, стоял на подножке вагона и махал мне рукой.
Вот последний вагон скрылся, мелькнул и пропал красный фонарик за поворотом, уехал Гурик со своим фотоаппаратом и биноклем. Мне сделалось тоскливо.
В это время ко мне подошли два милиционера в черных овчинных полушубках. Один из них ни с того ни с сего приподнял на моей голове шапку, рассмеялся и сказал:
— Кажется, он. Стриженый и чернявый...
— И на куртке хляст оборван...
— Двое их должно быть...
С перепугу я, ничего не соображая и придерживая рукой сумку с книгами, припустил рысцой к привокзальному скверику.
— Подожди-ка, паренек. Куда же ты, ровно заяц, поскакал?
А я и сам не знаю, куда и зачем бежал. Все равно куда, лишь бы уйти от этих людей. В скверике совсем не было тропок, и мои валенки сразу увязли в рыхлом снегу.
— Ну, хватит, хватит, — сказал один из милиционеров.— Мы ведь не в догонялки с тобой собрались играть. Поди сюда, мальчуган, мы не кусаемся...
Волей-неволей мне пришлось вернуться.
— Откуда едешь и куда, славный путешественник? — спросил рябоватый на вид милиционер. — Тебя как звать-величать?
— Домой иду! — я кулаком прихлопнул по сумке с книгами.— Из школы...
— Так-так. А почему же так рано? С уроков, что ли, погнали? И зачем на вокзал тебя занесло?