Гурик ощупал свЬй нос, недовольно скосил глаза на брезентовый, шуршащий плащ дяди Демы и проворчал что-то. Я помалкивал, рассматривая порванный рукав куртки да ругал потихоньку и себя и Гурика. Ничего ведь особенного не сделал мальчишка Лильке. Ну, дернул за косичку, ну и что из того? Да я бы и сам не удержался, тоже дернул, если бы пробегал мимо какой-нибудь чужой девчонки с косичками. А вот теперь отдувайся перед мамой. А тут еще этот дождь, как нарочно сеет и сеет...
Дверь нам с Лилькой открыла бабушка Селиванова и, как только увидела, в каком виде мы явились, закачала своей белой головой с тощим узелком волос на макушке.
— Батюшки-светы! —запричитала она шепотом. — И на кого вы похожи? Оба мокрые, оба грязные!
Мы потихоньку вошли в комнату и остановились у порога. Мама в эту минуту обсыпала каким-то белым порошком свой любимый цветок — фуксию. У нас очень много цветов, но она больше всех из них любит почему-то этот. Она ухаживала за фуксией, не давала даже нам с Лилькой до нее дотронуться и в последнее время сильно огорчалась — у фуксии начали желтеть и опадать листья.
Мама услышала, что мы пришли, обернулась, обрадовалась было, но тут же нахмурилась. Положила на комод пакетик с порошком, переставила фуксию со стола на подоконник и подошла к нам. Она поглядела сначала на Лилькину щеку, потом уставилась на мой портфель, перевязанный веревочкой.
— Опять?
— Опять, — тихо повторила следом за ней Лилька, переступив с ноги на ногу. Я услышал, как в ее ботиках хлюпнула грязь. «
— Ведь только позавчера дали мне слово, что будете вести себя как следует!
У мамы задрожали щеки, и подбородок, и губы, и ресницы. Я молчал, стараясь стоять к ней боком, чтобы она, чего доброго, не заметила порванный рукав. Но тут вошла бабушка Селиванова и загородила меня собою.
— Елизавета Сергеевна, душа моя, успокойтесь, — сказала она. — Ничего страшного не случилось...
Стоя позади бабушки, я смотрел на ее сгорбленную спину, на серенькую кофточку в цветочках и думал, что из всех старух на свете она, наверное, самая добрая и умная. Бояться было уже нечего, и Лилька это быстро сообразила. Она мигом сбросила грязное пальтишко, ботики, мокрые чулки и, устроившись на сундуке, принялась растирать свои красные озябшие коленки. Я тоже сунул портфель с книгами в угол возле двери и проворно снял куртку.
— Всегда, всегда что-нибудь да натворят! — продолжала жаловаться мама. — Не одно, так другое... Позавчера кактус сгубили, а вот сегодня... Да посмотрите вы, бабушка, на ее щеку!
— Ну и что? Щека как щека, — спокойно сказала бабушка Селиванова. — И о прошлом нечего вспоминать. Что у тебя — цветов мало? Кругом заставлено, даже на кухне не продохнёшь от твоих лопухов. А ты про какой-то огурец с колючками вспомнила...
— Огурец! — возмутилась мама. — Ну, знаете ли, бабушка... Назвать огурцом кактус...
Лилька не удержалась, фыркнула в кулак, а я подумал, что, кажется, мы зря разрезали кактус. Во всем виноват был Гурик Синичкин, который заявился к нам как раз в такое время, когда мама ушла вместе с дядей Демой смотреть спектакль в драмтеатре. Гурик, как только увидел кактус, загорелся и подбил меня посмотреть, откуда все же растут у кактуса колючки. А как посмотришь? Ну, и пришлось распластать его...
— Нет, бабушка, лучше уж вы молчите, если ничего не понимаете в цветоводстве и растениях, — не унималась мама. — Это самое интересное дело, самое благородное...
— Полно, душа моя, все знаю. И астры твои новые, что возле больницы растут, видела, глаз отвести нельзя, это верно, только поищи-ка для Лилюшки сухие чулки, а то у нее губенки даже посинели...
Мама опять вспомнила о нас, опять у нее сошлись тонкие черные брови, и опять она посмотрела на меня, но уже не так строго. Она подошла к комоду, выдвинула ящик и принялась отыскивать Лильке сухие чулки, а заодно и мне чистые носки.
— Вот за это хвалю. — Бабушка с хитринкой глянула на нее. — Чулочки заштопаны, сразу видно — порядок соблюдаешь. Юрик, — обратилась она ко мне, — что же ты глазеешь, переобувайся...
Бабушка села рядом с Лилькой на сундук и стала помогать ей натягивать чулки. Мама велела мне перестать шмыгать носом и садиться быстрее за стол. У нее, оказывается, успела простыть картошка. Я совсем повеселел, когда мама упросила бабушку Селиванову отужинать с нами.
Ужин шел к концу, мама разливала чай и вдруг вспомнила, что забыла посмотреть мой дневник. У нее был заведен строгий порядок: просматривать наши отметки перед ужином.