— Ой, да как же можно сидеть! Ой, а вдруг кто увидит, — заверещала Лариса.
— Не паясничай, Ларка!
— Ой, да мне теперь девичья честь дороже всего, после того, как вы меня бросили, Сергей Иванович.
— Я тебя не бросал.
— Не бросали? Значит, я ослышалась? Тогда, на вокзале? Я так поняла ваши деликатные слова, что, мол, побаловались и полно. Проваливай, Ларка, к бабушке по грибы.
Она дурачилась, но в глубине ее глаз Певунов различал промельк то ли злобы, то ли презрения. В вестибюль выкатились сразу оба Ларисиных сотрапезника. Будто не замечая Певунова, светлоглазый обратился к Ларисе:
— Лар, горячее принесли. Чего ты здесь торчишь?
— Сейчас иду, мальчики. Через две минутки.
— Ребятки, — сказал Певунов чуть ли не шепотом, — вы покамест топайте отсюда, покамест ребра у вас целы. Она не пойдет с вами. Она останется со мной.
— С тобой? — искренне удивился мужчина.
Уже ничто не могло удержать Певунова от дикого, нелепого поступка, ни разум, ни возраст, ни положение. Он был юн, и у него хотели увести любимую. От свирепого удара в подбородок светлоглазый кавалер пролетел метра два по воздуху и затих на полу под вешалкой. Его друг, ни разу еще не встрявший в беседу, посмотрел на Певунова с уважением.
— Он сам виноват, — сказал Певунов, озираясь: видел ли кто–нибудь безобразную сцену?
Лариса хмыкнула, повела плечами, направилась к выходу. Он догнал ее уже на улице.
— Глупо вышло, что поделаешь. Ну, не сдержался, стыдно. Но и ты тоже хороша. Связалась с какими–то ублюдками.
— Ах, какой удалец, какой супермен! — пропела Лариса не ему, а в сторону.
Редкие прохожие провожали взглядами странную парочку. Он ее остановил, положив руку на плечо:
— Лара, что тебя хочу спросить. Забудь про тот разговор — на вокзале. Я был не прав.
Смотрела на него так, точно прикидывала: заслуживает ли он вообще ответа? Неужели она сейчас скажет что–нибудь такое, что разведет их навеки? А ведь с нее станет. Она бесстрашная, потому что молода и потому что угадала свою женскую власть над ним. Слава богу, промолчала. Фыркнула, сбросила его руку, пошла дальше!
Они оказались на центральной улице, где было светло, шумно, тянулся ежевечерний карнавал. Такой это был город. Таким любил его Певунов… Он плелся за Ларисой, уткнувшись взглядом себе под ноги. Если слышал изредка: «Здравствуйте, Сергей Иванович!» — только ниже склонял голову.
Лариса озорничала:
— Вы меня компрометируете, папочка!
«Издевается! — подумал Певунов. — Топчи! Сегодня твой час. Но придет день, и я отплачу тебе, юная волчица». Он утешал себя, но в душе не верил, что такой день настанет; увы, он вступил в возраст, когда приходится расплачиваться за старые долги — и больше ничего. Никаких новых подарков и безвозмездных ссуд жизнь, кажется, уже не сулит.
Лариса задержалась у витрины лучшего в городе универмага. Розовощекие манекены бессмысленно таращились из–за стекла. Певунов вдруг представил себя стоящим среди этих чучел, и ему полегчало, как человеку, который после долгих странствий увидел издалека свой последний приют.
— Папочка, — Лариса дернула его за рукав, — ты видишь вон ту кофточку на даме, розовую?
— Вижу.
— Я тоже такую же хочу!
— Завтра ты ее получишь, — ответил Певунов и тряхнул головой, точно конь, отогнавший слепня…
Он задремал, откинув голову на сиденье машины. Во сне, отчетливом, как явь, к нему явился ветеринар Зайцев, муж старшей дочери Полины. Зайцев был в черном рабочем халате, а руки прятал за спину. «Укольчик, укольчик», — запел Зайцев, и столько было в его протяжном голосишке жути, что Певунов не осмелился спросить, какой имеется в виду укольчик. Лицо Зайцева расплывалось, как расплываются все лица во сне. «Укольчик мы сделаем тебе, Сергей, профилактический», — продолжал гундосить ветеринар и все прятал руки. «Не надо!» — попросил Певунов, понимая, однако, что его слова ничего не изменят. «Надо! — нормальным голосом возразил Зайцев. — Обязательно надо. От бешенства и ящура». — «От ящура зачем?» — «Всем делаем, — обиделся ветеринар. — А ну давай, не тяни!» Медленно понес Зайцев руку из–за спины, и Певунов далеко изогнул шею (во сне она вытягивалась), чтобы побыстрее увидеть, что он там прячет. Покрытая чешуей, выползала, выныривала из пальцев ветеринара змеиная, шипящая головка. И была она еще и крысиная, и паучья и черт–те знает какая, но гибельная неотвратимо. Попятился Певунов — сзади яма, там тоже кто–то копошится, не видать кто. «Укольчик, укольчик! — снова заныл ветеринар. — Да чего ты пятишься, дурила? Не больно совсем. Вжик — и готово. Всех обеспечиваем». Ближе жало, ближе. Нет мочи отстраниться. Глаза закатываются — хоть бы не видеть… Голову дернул резко — затылком о спинку. Очнулся, провел ладонью по лбу — мокрый, в поту. Чепуха! Поживем еще без укольчиков. Уберегся. А не проснись вовремя — конец, амба!