Даша попила водицы, улыбнулась старику. Улыбка вышла жалкая, натужная.
— Такие операции, как у вашего супруга, — подал голос Газин, — тутошние доктора щелкают вроде орешков. Они их за операции не считают. Это процедуры. Другое дело — ногу оттяпать.
Дарья Леонидовна и Газину послала вымученную улыбку–гримасу. Три дня назад она разговаривала с Рувимским по междугородке. Тот сказал, что операция нешуточная, но шансы на успех есть. Слышимость была плохая, переспрашивать Дарья Леонидовна постеснялась, многих слов вообще не разобрала. Повесив трубку, долго сидела у аппарата, представляла мужа мертвым. Она и раньше не раз прикидывала, как останется жить вдвоем с Аленой, хуже или лучше будет такая жизнь, чем тоскливые будни при гулящем муже. Она пришла к мнению, что будет легче и ей, и дочери. Первое время погрустят, конечно, с непривычки, а потом все образуется. Страшась и негодуя на самое себя, грешную, коварную бабу, Дарья Леонидовна забиралась в мыслях и дальше. Она думала, что сорок пять лет для женщины еще вовсе не старость и, может быть, на склоне лет ей повстречается человек, который сумеет полюбить ее одну и даст ей счастье. Этому неясному пока человеку придется с ней не очень вольготно, потому что она будет требовательна и горда. Зато она через край напоит его сладкой отравой безумных ласк. Тело ее томилось от предвкушений. Жалко, что Сергей не узнает, как она желанна другому, как много он потерял в своем старческом ослеплении какой–то молодой сучкой… Дарья Леонидовна шла в ванную. Там она разглядывала себя в большом настенном зеркале, тщательно, подолгу массажировала живот, ноги, разминала складки на бедрах. С дерзкой усмешкой спрашивала мужа: «Ну, видишь? Ну — что?!» Много раз в воображении она торжествовала над мужем, много раз отвергала его мольбы, куражилась над ним, мстила, но иногда прощала, уступая его раскаянным воплям. И вот она впервые отчетливо, как бы въяве, представила Сергея умирающим. Он лежал, вытянувшись, на узкой железной кровати, окруженный чужими людьми, глаза его тщетно искали вокруг хоть одно дорогое лицо. Ему было безрадостно умирать, не пожав родной руки, не услышав прощальных добрых слов. Дарья Леонидовна вскрикнула, точно кто–то безжалостно раздвинул пальцами ее грудную клетку и сдавил сердце. Несколько раз глотнула воздух, почему–то застревающий в гортани, не доходящий до легких, схватила телефонную трубку и набрала номер вокзала. Ночным поездом она выехала в Москву.
— Иди, Даша, — мягко попросил Певунов. — Ступай в гостиницу, отдохни. Погуляй по Москве. Сколько ты не была в столице? Кажется, лет десять назад мы с тобой ездили?
— Ты прости, Сережа, мою… это от нервов.
— Ничего. Все будет отлично. Не волнуйся.
Она видела, что ее присутствие тяготит его. У него на лице застыло так хорошо знакомое ей выражение: будто он что–то забыл и пытается вспомнить. Она подумала: «Он меня уже никогда не полюбит, как прежде. Это конец!» У нее не было сил подняться.
— Я, наверное, зря приехала? — спросила она.
— Что ты, я рад. Но мне надо выспаться перед операцией, понимаешь?
— Ты правда рад?
— Еще бы! — бодро соврал Певунов.
— Он о вас много рассказывал, — неожиданно вмешался Газин каким–то заунывным голоском. Ему бы и не вмешиваться, а он вмешался. Но, оказалось, удачно. Дарья Леонидовна с благодарностью взглянула сначала на него, потом на мужа.
— Я еще вечером загляну, хорошо?
— Не стоит, Даша, ей–богу. Разные предоперационные процедуры, ты же понимаешь.
— Тебе виднее, Сережа. Я буду завтра за тебя молиться! — Чуть помешкав, все же решилась коснуться его щеки губами.
Дежурила медсестра Кира. Уразумев, что видит перед собой законную супругу Певунова, она сделалась недоброжелательной. «Прискакала, голубушка!» — подумала с осуждением. Дарья Леонидовна заговорила с ней больше от тоски, нежели из необходимости что–либо выяснить. И лучше бы не заговаривала. Поначалу на вопросы Кира отвечала односложными «да», «нет», но, когда Дарья Леонидовна осведомилась, не нужно ли завтра принести что–нибудь особенное, Кира выпалила уже с откровенным раздражением:
— Не утруждайтесь, гражданочка. Вашему мужу все необходимое исправно приносят.
— Кто?
— Вам лучше знать. Молодая женщина, красивая такая. Наверное, родственница ваша?
Дарья Леонидовна услышала как бы звук воды, текущей из прохудившегося крана, руки и ноги ее налились истомой. Она уходила из больницы, точно волоча на себе мешок с камнями. «Неужели? — думала она, осторожно нащупывая стук сердца под левой грудью, — Не может этого быть. Он не смеет! За что? Это больше, чем предательство. Это же изуверство какое–то. За что?» Она понесла свои стенания по московским улицам, и прохожие с любопытством оглядывались на прихрамывающую женщину в норковой шубе, по виду более чем обеспеченную, ухоженную, но тем не менее издающую тоскливые звуки, похожие на подвывание голодной собачонки.