Ближе к вечеру Певунова охватило необычайное возбуждение: он перешучивался с Газиным, задирал Исая Тихоновича, у сестры Киры выпрашивал мензурочку спирта, уверяя, что будет им растираться. Громким голосом предложил хором спеть перед сном «Катюшу». Его не поддержали, и Исай Тихонович кстати припомнил супругу Авдотью.
— Супружница моя тоже перед тем самым, как отбыть, такая суматошная сделалась, — сказал, ни к кому не обращаясь. — Все по квартире до ночи летала — шнырь, шнырь. Я ей говорю: «Чего тебя дьявол колобродит, ложись уже!» А она хохочет, как хмельная. Той ночью и отмаялась.
Утром Кира заставила его выпить три таблетки и сделала укол, от которого у Певунова вскоре неприятно пересохло во рту. За ним пришли две незнакомые медсестры и мужчина–санитар. Они раздели Певунова и перевалили на каталку. Сергей Иванович как мог помогал им руками. В операционной его поджидал Рувимский. До погружения в наркоз они успели немного поболтать.
— Ну как? — спросил Рувимский командирским тоном.
— Лучше некуда, — ответил Певунов, выискивая в уже тускнеющем свете врача и старательно ему улыбаясь.
— А будет еще лучше, — заверил Рувимский. — Вопросы имеются?
У Певунова был вопрос, и он его задал, преодолевая неловкость:
— Скажите, Вадим Вениаминович, по–вашему, в чем смысл жизни?
Рувимский подмигнул анестезиологу, ответил сразу, будто заранее готовился:
— По–моему, в своевременном хирургическом вмешательстве.
Певунов лежал на животе, руки его охватили зажимы. В таком положении ему трудно было поддерживать беседу.
— У вас какой–то утилитарный подход, доктор. Смысл жизни не может быть в чем–то конкретном. Он шире.
— Ну, ну, допустим, — согласился Рувимский с горной высоты. — После поговорим, Сергей Иванович, сейчас не успеем…
— Очень жаль! — буркнул Певунов. Последним его осознанным желанием было слезть со стола, такого неудобного и узкого, и выйти в коридор покурить. Потом был мрак.
10
Миновало полгода. Певунов долечивался в одном из привилегированных санаториев в Прикарпатье. Стояло на редкость душное лето, похожее на вечность. Четырехэтажное здание санатория окружал многомильный парк. Вдоль аллей повсюду были натыканы игрушечные беседки с резными стенами и крышами в виде мухоморов. В парке во множестве водились белки и жил прирученный лось по имени Тимофей. На призывный свист Тимофей высовывал из кустов рогатую башку, надеясь раздобыть что–нибудь вкусненькое. Совсем рядом выпячивались в дымке бугристые силуэты Карпат. В ясные утра горы казались нарисованными коричнево–зеленой краской на небесной голубизне. Певунов целыми днями бродил по парку, опираясь на трость, нежился на солнышке, любовался пейзажем, а когда его никто не мог видеть, пытался даже бегать.
Публика в санатории собралась разношерстная, расспросы о том, кто и как сюда попал, считались не вполне приличными.
Певунову повезло с соседом по палате. Куприянов Михаил Федорович, полковник в отставке, был человек замкнутый, изысканно вежливый, они с Певуновым с первого дня почувствовали друг к другу взаимную симпатию. Полковник осенью пережил второй инфаркт.
— Вам тут понравится, — уверил он Певунова. — Я тут почти каждый год «реабилитируюсь» — отличное место. Кормят сносно, обслуживание на высоком уровне, а главное — настоящих больных раз–два — и обчелся. А то, знаете ли, отдыхать в обществе инвалидов — тяжкое испытание.
— Но ведь это санаторий?
— Да, санаторий. Но лечатся здесь в основном от затяжного ничегонеделания. Вы обратили внимание, как здесь много скучающих пожилых дамочек?
— Трудно не заметить. А кто это?
— Бог его знает. Жены и родственницы чьи–нибудь. Нуждаются они в санаторном уходе не более, чем гренадеры. Я склонен думать, не они здесь отдыхают, а кто–то там дома от них отдыхает.
В глазах полковника мелькнула смешливая искорка. Певунов улыбнулся в ответ. Ему нравились люди, которые шутят, имея за плечами два инфаркта. Он лишь опасался, что полковник ночью станет храпеть, но, оказалось, Михаил Федорович спал тихо, как девушка, и только иногда поскрипывал во сне зубами. В столовой они заняли общий столик. Третий с ними сидела драматическая актриса Ирина Савчук, женщина лет сорока пяти. Представляясь, она назвала себя Ирой, а на вопрос об отчестве досадливо поморщилась: «Неужели я такая старая?» Четвертый сотрапезник, юный атлет Виктор, появился за столом всего один раз, потом его прибор всегда оставался нетронутым, где он питался — неизвестно. Но и один совместный обед с атлетом Виктором оставил неизгладимое впечатление. Этот малый был, пожалуй, здоровее всех здоровых парней, которых Певунов встречал когда–либо. Он смолотил три тарелки борща и выпросил у разносчицы два добавочных шницеля, уверяя, что он малокровный и ему положено. Победительно гогоча, рассказал парочку анекдотов такого свойства, что после каждого актриса Савчук вынуждена была делать вид, что уходит из–за стола, и кокетливо просила: «Мужчины, скажите же что–нибудь этому юному наглецу!» Атлет заливался так, что посуда дребезжала на соседних столиках.