— Вы, молодой человек, не долежали в психиатричке. Рано выписались, — вежливо попенял ему Михаил Федорович.
Виктор размышлял над его словами минут пять, потом сказал, хохоча пуще прежнего:
— А ты остряк, дед, ей–богу, остряк!
Впоследствии, когда они обедали и ужинали втроем, вопрос здоровья исчезнувшего Виктора стал предметом их ежедневных шутливых соболезнований. Полковник, скрывавший за внешней мрачностью большую охоту позубоскалить, высказал предположение, что бедного мальчика принудительно погрузили в анабиоз с целью сохранения его бесценной жизни для последующих поколений.
— Какой ужас! — воскликнула Ирина Савчук, не знавшая, что такое анабиоз, и почему–то представившая, что Виктора разрезали на части и рассовали по пробиркам.
Она каждый день радовала взоры мужчин новыми туалетами. Оба наперебой ухаживали за ней, пикировались, красноречиво намекали на возможный в ближайшие дни смертельный поединок, но после застолья бесследно исчезали к немалому удивлению Ирины Савчук. Самолюбие актрисы было задето. Такую непоследовательность она расценила как вызов и однажды прямо спросила, чем занимаются ее дорогие кавалеры.
— Я страдаю, — туманно ответил полковник.
— Где же вы изволите страдать, Михаил Федорович?
— Обыкновенно у себя в номере.
— А вы чем занимаетесь по вечерам, дорогой Сергей Иванович? Тоже страдаете?
— Пишу завещание, — ответил Певунов. Прежде его всегда раздражали чересчур активные дамочки, но Ирине Савчук он был благодарен за ее внимание. В ней было то, чего ему теперь не хватало: неутомимое стремление к приключениям.
— Слушайте сюда! — сказала Савчук. — Отставить хандру. Сегодня вечером я имею честь пригласить вас обоих на коктейль. В восемь вечера. Самоотводы не принимаются.
— А куда приходить? — спросил покладистый Михаил Федорович.
— Ко мне.
— Разве это прилично?
— Не волнуйтесь, дама будет не одна.
— С мужем? — с надеждой спросил полковник.
Ирина Савчук обиделась. От обиды лицо ее помолодело.
— Если вам не подходит мое приглашение…
— Мы придем, — успокоил ее Певунов. — Горе тому, кто попробует нам помешать.
По вечерам они обычно играли на террасе в шахматы. По молчаливому уговору они ни о чем друг друга не расспрашивали. Так сладко и томно наплывали с гор прохладные сумерки, что и говорить ни о чем не хотелось. В этот вечер, примеряя перед зеркалом галстук, Михаил Федорович заметил вдруг с какой–то тоскливой растерянностью:
— Куда я собираюсь? Я не должен и не хочу никуда идти.
— Что так?
— Видите ли, после смерти жены я дал себе слово не участвовать ни в каких развлечениях с женщинами.
Певунов почувствовал досаду. Он не знал, что сказать. Полковник некстати приоткрылся, теперь им вряд ли будет вместе так легко, как прежде. Некоторые вещи мужчина обязан держать при себе. Эксгумация допустима лишь в особых обстоятельствах и никак не на отдыхе. Мало ли у кого кто умер.
— Давайте не пойдем, — хладнокровно предложил Певунов.
Но Михаил Федорович уже спохватился, уже пришел в себя.
— Нет, нет, неудобно обманывать такую милую женщину. — Глаза его блеснули лукавой усмешкой. — Да и потом я не думаю, что нас ждут какие–то особенные развлечения. Верно?
— Да уж! — с облегчением подтвердил Певунов.
Принаряженные, в парадных костюмах, они прошествовали по коридору, спустились на второй этаж и постучали в дверь Ирины Савчук. Развлечение все–таки их ожидало. Стол был сервирован: фрукты, две бутылки «Твиши», пирожные на бумажных тарелочках, — но не в этом дело. Кроме Ирины Савчук в комнате присутствовала ослепительная блондинка.
— Прошу знакомиться! — представила блондинку Савчук. — Это Элен Кузьмищева, восходящая звезда кино и театра. Она только сегодня приехала. Не робейте, Михаил Федорович, Элен не кусается.