— Чему смеетесь, Ирина? Я что–нибудь не так сказал?
— Ой, простите, пожалуйста!.. Но какие же вы все мужчины, одномерные. Вот вы сейчас идете и думаете про меня: какая наглая баба, пристала и никак не отвяжется. Признайтесь, ну?!
— Да что вы, Ирина!
— Думаете, к сожалению, — Ирина Савчук заговорила как–то по–домашнему доверительно. — К сожалению, у современных мужчин есть основания думать о женщинах плохо. Особенно у тех, кто посещает дома отдыха и санатории. Только зачем же, Сергей Иванович, составлять столь категоричное мнение на основании частных наблюдений. Уверяю вас, есть женщины и женщины, как соседствуют в мире поэзия и грязь.
Она хорошо это сумела сказать, как бы со стороны взглянув на них, бредущих без цели и смысла по темной аллее. Не слова ее, а голос, мягкий и несуетный, проник в Певунова, шевельнул какие–то колесики, что–то в нем задвигалось, захотелось вдруг говорить, говорить — точно нарыв в душе прорвался. Так долго он играл в молчанку — эта ночь его растормошила. Как бы только не пришлось после стыдиться своих откровений. А это бывает.
— Вы правы, Ирина, мы всегда торопимся, делаем поспешные выводы, а жить не умеем и в жизни разбираемся не лучше, чем дети. Вот я действительно недавно был очень болен и одновременно счастлив. Как это совместить — стремление умереть и рядом ощущение радости небывалой? Собирался умирать — как жить заново… Теперь здоров — и пустота. Были мысли, было головокружение и желание понять, теперь — безразличие ко всему. Нырнул, как Иванушка–дурачок, в кипяток, но принцем не вынырнул. Воспоминания расплываются, от них голова болит, точно свинец в нее льют. Не могу припомнить, почему, чем был счастлив. Помню одно лицо — ее звали Нина. Нянчилась со мной, да не со мной, а с тем, счастливым паралитиком, и в ней самой все было счастьем. Вы сказали — поэзия и грязь. Да, да, грязь нам доступна, а поэзия — удел не наш. Кому–то дано, нам — нет. Мы зато в середке, нам тепло и не дует… Простите, Ирина, не знаю, как объяснить, а вот жалко того, что было, до слез.
Ирина Савчук тесно к нему прижалась, и путала шаги, и сбивала его с толку своим ласковым телом. Из всего им сказанного она выловила главное.
— Эта Нина — была медсестра, врач? Молодая, красивая?
— Посторонняя. Совсем посторонняя. Вы не о том подумали, Ирина.
Выжатый излишек сокровенности опустошил его. Он не придумал ничего лучше, как сжать податливые прохладные плечи Ирины Савчук и чуток их потискать. Он ее всю помял немного в своих руках.
— Зачем? — удивилась она, отстраняясь не телом, а дыханием и недоверием. — Вы разве хотите этого?
— Вроде бы.
— Не стоит притворяться, мы оба не очень–то расположены.
— Это иногда отвлекает.
Ирина Савчук холодно рассмеялась, и на ее смех, как на зов, возникла из тьмы тень Элен Кузьмищевой. Тень материализовалась и прохныкала плаксиво:
— А где Михаил Федорович? Я его потеряла.
— Как то есть потеряла?
— Ну да, я спряталась в кустах на минутку, а он исчез. И там кто–то опять шебуршится. Я испугалась очень. Там — плюх–плюх! Может, там колодец, и он провалился… а?
Негромко аукаясь, прошли вперед по аллее, но полковника не обнаружили. В чернильных недрах парка и впрямь что–то сильно хлюпало. Не исключено, что ночные хищники догладывали косточки несчастного Михаила Федоровича.
— Хороший был человек, — грустно заметил Певунов. — Мечтал выздороветь и пожить еще годика три. Придется вам отвечать перед общественностью, Элен. Это ведь вы затеяли ночную прогулку. Если бы не ваши соблазнительные авансы, лежал бы он сейчас в постели с грелкой, живой и невредимый.
Элен не успела запротестовать, из кустов на аллею вымахнуло что–то черное, огромное, похожее на бульдозер, покачалось, пофыркало и с треском кануло обратно. Элен умиротворенно всхлипнула и упала на Певунова. Он бережно опустил ее на траву.
— Что это было — спросила Ирина Савчук, не потерявшая присутствия духа.
— Лось Тимофей балует, — объяснил Певунов, не уверенный, впрочем, что это был лось. — Элен, очнитесь!
Элен тряхнула головой и села.
— Сергей Иванович, спасите меня!
— Что ж, давайте возвращаться. А как же полковник?
— Вы нас с Ириной проводите, возьмете побольше людей и вернетесь. Ой, кто там?!
Ей померещилось. Парк умолк и прислушивался, точно перед несчастьем. Сейчас и Певунов ощутил что–то грозное в дрожащем мерцании ночи. «Куда в самом–то деле подевался Михаил Федорович?» — подумал он. Элен Кузьмищеву они с Ириной чуть ли не волоком дотащили до санатория. Девушка обмерла не на шутку. В вестибюле при ярком электрическом свете Певунов увидел, что лицо ее вытянулось, в глазах затаилась мольба.