Митя был поражен ее откровенным хамством. Он тихо обратился к Кате:
— Что у тебя за родственники… этакие?
— Извини ее, она… она какая-то странная сегодня.
— Странная?.. Ты не пригласишь ее на свадьбу, я надеюсь?
— Как я могу не пригласить ее? Она же моя сестра! — озабоченно и тихо ответила она. — Может, это стресс? Наверное, она расстроена или встревожена… не знаю… Это поведение совсем не в ее духе.
Давно она столь отчетливо не чувствовала зависти. Нынешняя красота и изысканность Марии, в сочетании с ее новыми манерами, ошеломили Катю. Отличие ее от Марии было слишком явно, как и отличие спутника Марии от Мити: непоколебимая уверенность первой пары, подкрепленная финансовым благополучием, уважением, которое оказывалось военным и их женщинам, — это, твердое и сильное, диссонировало с бедностью, усталостью второй пары, не пользовавшейся схожим уважением и не имевшей состояния. Чувствуя сама, что это омерзительно, Катя позавидовала даже костюму Марии, будто это могло составлять вершину всех мечтаний женщины. Она завидовала условиям, в которых Мария путешествовала, и тому, что жить она будет в «Империале», хоть это и сплошное разорение.
Не зная, что вызывает зависть, Мария позвала ее в отель, настояла, чтобы Катя осмотрела номер и заказала им чаю с местным штруделем. Со служащими она была мила, как человек, работавший ранее в сложных условиях, но временами появлялось в ней нечто горделивое, словно повелительное.
— А как ты живешь? — спохватилась Мария, счастливая, что Кате у нее понравилось. — Не хочешь переехать к нам, сюда? Мы за все заплатим.
— Я живу на прежней квартире, — сказала Катя. — Мне на ней хорошо.
— Но тетя умерла там. Ты уверена, что не хочешь пожить с нами? Тебе бы не пришлось ни о чем беспокоиться…
— Нет, спасибо. Мне там хорошо.
— Ну, как хочешь… — ответила Мария, опечаленная искренне. — Очень жаль тетю. Она тебя любила. Она умерла тихо?
— Да, во сне. Я чувствую себя виноватой из-за этого.
— Почему?
— Тетя говорила мне, что плохо себя чувствует, — ответила она. — А я ей не поверила. Я думала, она притворяется… чтобы я осталась с ней. Я ее подозревала, обвиняла в том, что она пытается меня поссорить с Митей и… Я боюсь, это я довела ее своим поведением. Я не знала, что все этим закончится!
Так как она начала плакать, присев близ чемодана Марии, старшая бросилась успокаивать ее, а затем и сама расплакалась. Общие слезы отчасти примирили их.
Она уже не собиралась ругаться с Митей, но, когда у себя дома сказала, что Мария желает остаться на свадьбу, более того, помочь с ее организацией, он возразил:
— Катишь, я понимаю, родственные связи и все такое, но она отвратительна и ведет себя, как парвеню, как обыкновенная выскочка! Сразу понимаешь: вот человек, который получил деньги и всем теперь доказывает, что он — значительная персона.
— Зачем ты так? Она не такая! — разозлилась Катя. — Да, она пока не знает, как вести себя, она не умеет… она никогда не была богатой дамой!
— Нет, это твоя сестра, я понимаю… Но не нужно защищать ее! И это деньги не ее, между прочим, а ее любовника. Кстати, почему ты не сказала, что он военный?
— Разве я не говорила?
— Нет, не говорила. Я не слепой. Ты не сказала, потому что знала, как мне это не понравится. У вас в семье кто не партийный, так либо военный, либо…
— Ну и что? Если ты собираешься ругаться со мной постоянно, нам вообще лучше не жениться. Если ты хочешь быть моим мужем, ты должен хотя бы не ругаться с членами моей семьи.
Митя помолчал многозначительно. Потом сказал:
— Мы с ним и с его дружками скоро будем воевать. Он и прочие его будут нашими врагами, они будут нас бомбить! Да, кончится тем, что твои родственнички окажутся по другую сторону баррикад!
— Я больше не могу слышать про войну! — воскликнула она. — Давайте заранее убьем друг друга! В этом случае война точно не начнется!
— Я не стану с ними любезничать.
— Не будь таким коммунистом, Митя, умоляю, — перебила Катя. — Дитер мне как брат. А баррикады давно разобрали.
В день похорон был сильный ливень.
Мария в этот раз оделась скромно. В церкви ей было скучно, уголки губ ее были опущены, и по сторонам она смотрела неуместно. Спутнику ее вообще было неловко; пока все шли на кладбище, он хватал ее за локоть, а она ему рассказывала об испорченных туфлях. Чулки ее уже намокли, ей стало холодно и мерзко.
— Как-то все не так, — сказала она Кате, когда та, близ могилы, нырнула под ее раскрытый зонт. — Когда хоронили маму — ты этого не помнишь, — все было по-другому как-то. Не могу это объяснить. Мне странно думать, что тетя умерла. Мне кажется, я и не верю, что она умерла. Я начала сомневаться в церкви. Я даже плакать не могу, потому что я не верю!