— Но у него же была жена, он обманывал ее… А если он обманет тебя?
— Катя, как ты можешь так думать о Дитере? Он никогда не причинит мне вреда.
— А может, его жена тоже так думала?
Мария тяжело вздохнула.
— Все-то ты знаешь, Катя. Все у тебя… Вообрази, какая я простая! Вы мне постоянно задаете сложные вопросы. А я всю жизнь мечтала о любви и семье… о своем быте, укромном уголке, и чтобы встречать его после работы. Ты и твой Митя из тех людей, что все хотят объяснить. Все вы пытаетесь препарировать, все хотите запихнуть в малюсенькую коробочку, осмыслить, изучить и понять. А что мне в ваших смыслах? Что мне в чужих и ваших словах? Мир проще, чем вам кажется. Он — о том, что нужно жить; нужно работать; нужно любить и быть любимой; нужно рожать и воспитывать детей.
Мария села на постели. Плечи ее были тонки и белы в синей спокойной темноте.
— Ну зачем все усложнять? — жалобно сказала она. — Мы придумали столько правил, столько условий «честной жизни», но за этим забыли, что человек приходит в этот мир, чтобы стать счастливым. Может быть, нравственнее быть несчастным, вечно страдающим за других, но было бы из-за чего быть несчастным и страдать! Неизвестно, есть ли жизнь после смерти. Если нет жизни там, то каково мучиться тут? Кому нравится страдать, пусть страдает, а мне не хочется.
— Наверное, мы живем, как умеем, — ответила Катя. — В квантовой физике больше смысла, чем в наших спорах. Мне нужно переучиться…
— А сможешь?
— Не знаю. Быть может, если я выучусь, в восемьдесят лет я возьму ручку и напишу во всю стену огромную, на миллион знаков, формулу — и в этой формуле будет заключен смысл нашей жизни. Но ты права: толку нам от действующей «аксиомы всего» не будет никакого. У тебя получается лучше — в двух словах. Не то что наши бесконечные цифры да скобочки.
Рассмеявшись, Мария прижалась к ней головой; лицо ее стало нежным, и были на нем глаза — темные и притягательные, как у красивого животного.
Наутро Катя была бледна, и Мария беспокоилась, как накрасить ее. Тоже мало спавшая, Мария зевала, но хотя бы не боялась. У церкви ей доверили мешочек с белым рисом, чтобы бросать им в новобрачных. Это было неудобно делать из-за кружевного зонта, который ей некуда было деть. Затем она же принесла хлеб с солью, все так же пытаясь не уронить зонт.
— Долгих лет жизни, — сказала она.
Взглянув с улыбкой на ее утонувшее в тени лицо, Катя сказала:
— Митя, поцелуй ее по-человечески, как свояченицу.
Он послушался, нырнул в синеватую густую тень и коротко поцеловал Марию в щеку.
— Живите счастливо, — нехотя сказала Мария.
1940
— Так что у вас произошло?
Суровость этого человека пугала Марию. Она залепетала, проглатывая некоторые слоги:
— Понимаете, моя сестра, она пошла гулять… наверное, она пошла гулять, вернее, она точно пошла гулять… А потом ко мне прибежала горничная и сказала, что она сбросилась… я хотела сказать, упала… упала с моста…
Нетерпеливо человек потирал маленькую записную книжку. Он не открыл ее. Он слушал, а Мария говорила так торопливо, как только можно говорить в сильном волнении; и ей было страшно.
— Так она сбросилась? Или упала?
— Упала, — Марии было неловко обманывать, но иное было опасно.
— Что же, — сказал человек и убрал в карман пиджака книжку, — в таком случае мы отправляемся вниз и…
— Г-жа Гарденберг ошибается.
Следователь — а это был он — уставился поверх плеча испуганной хозяйки. За ее спиной стоял Альберт, засунув руки в карманы широких брюк. Следователь вначале узнал эти брюки, затем клетчатый пиджак, а потом уже физиономию коллеги, с которым он был знаком со столичной полиции. Он откашлялся.
— Итак? Вы имеете что-то сказать?
— Покойная покончила с собой, — с ужасной невозмутимостью заявил тот.
Шея и руки Марии напряглись. Она боялась взглянуть на Альберта.
— Вот как? — ответил следователь и снова достал записную книжку. — С чего вы это взяли, комиссар Мюнце?
— Об этом нам сказала горничная. Та самая.
— Вот как… А горничная могла ошибаться?
— Сомневаюсь, что она ошиблась, — ответил Альберт. — Ко всему прочему, в комнате покойной мы нашли записку, в которой она просила никого не винить.
Мария тяжело вздохнула. Следователь спросил предсмертную записку, но Альберт признался, что Мария — именно она! — сожгла ее после прочтения.
— А вы у нас скрываете детали, не так ли? — Ей захотелось убежать от этих строгих глаз. — Нехорошо. Очень нехорошо, г-жа.