— Вот как… — Аппель знал, что Альберт не провокатор, но все равно было не по себе. — И чего же ты ее… это вот… Мне казалось, конечно, что ты был бы счастлив отправить меня на смерть. А война — отличный способ избавиться от меня.
— Я не желаю тебе смерти. Я был очень зол на тебя… но я признаю: ты не сказал ничего, кроме правды. Это я виноват, а не ты. Правда может убить, но виноват не тот, кто озвучил ее.
От благородного прощения Альберта ему захотелось убиться 127 раз.
— Я больше не вижу смысла скрывать, что ненавижу войну и империю, которая ее начала. Не оттого, что я милосерден, напротив — я ненавижу войну, потому что она открыла мне правду, которую я не хотел признавать. Я ничем не лучше Альбрехта. Я тоже чувствую наслаждение, убивая людей.
Аппель не считал названное убийством в обычном значении слова, но знал также, что Альберт разозлится, реши он ему возразить. Поэтому он ответил:
— Конечно, это плохо, но это совсем другое… Не считаю, что тебя можно сравнивать с твоим этим кузеном.
— Ты не переносишь Альбрехта, а меня…
— Конечно, я не переношу Альбрехта, — перебил Аппель. — Он псих и маньяк. Он действительно убивал по 150 человек в сутки? Не понимаю, как ты любишь его.
— По той же причине, по которой ты любишь меня — этой причины нет, у этого нет объяснения.
Аппеля трясло от гнева. В мгновение это не понимал, как может (мог?) любить этого человека. Альберт пришел мучить его, разыгрывать раскаяние, или сожаление, или бичевать себя, рассчитывая, что его оправдают.
— Конечно, ты пришел, чтобы я тебя пожалел. Но тебе меня не жалко, Берти. Поэтому оставь меня в покое. Мне нужно писать речь.
— Зачем? Какая речь, Альдо, если скоро тебя забирают на войну?.. Тебе нужно было уехать. Не нужно было доводить себя до такого состояния! Я знал, что это плохо кончится! Я говорил, что это плохо кончится!
— Пока ничего плохо не кончилось! Дай мне поработать, пожалуйста.
Но на первом этаже зашумели — из громкого автомобиля вышли кузен Альберта, Альбрехт, и их общий приятель (и муж Софи) Петер Кроль. Альберт сказал, что их нужно встретить и поспешил выйти. Аппель же, после колебания, пошел за ним встречать новых гостей.
Альбрехт крутил фуражку, рассматривал ее и цокал языком. Затем почесал волосы (3 см и 8 мм) и спросил, скоро ли вернутся «поисковики». Ему не ответили. Альбрехт надел фуражку и достал сигареты.
— Она оставила записку? — сухо спросил он.
— Да, — сказал Альберт, — Мария нашла ее в комнате. И вон Альрих тоже…
— Ты… это… как, нормально?
— Ничего.
Не знай Аппель Альберта, он решил бы, что тот шокирован и оттого неестественно спокоен. Но Альберт отошел от первого чувства, и на лице его было странное смиренное выражение, что не соответствовало ситуации. Должно быть, и Альбрехт был схожего мнения. Он спросил у Альберта закурить и, выпуская дым, сказал:
— Да что это?.. Чтобы Кете покончила с собой? Кете? Сложно в это поверить.
— И все же это так, Альбрехт.
Тот искоса смотрел на старшего кузена. Аппель с неприязнью заметил, что запястья у Альбрехта слишком волосаты (98 волосинок на одном); звериное начало в нем могло быть привлекательным, имей он интеллигентный облик Альберта. Удивительно, что Катерина не сошлась с Альбрехтом — в обоих есть (или было?) нечто судорожное и злое.
Альбрехт быстро моргал и почесывал густые темные брови (конечно же, больше 4 см).
— Как чувствовал, что не стоило ехать, — сказал он потом. — Не хочу на это смотреть. Берти… нет, я не могу это понять! Мне нужно прийти в себя.
— Она тебе нравилась.
— Что? Нравилась, да, — воскликнул Альбрехт. — А почему бы она не… Нет, Берти. Я старые отношения не забываю. Она очень хорошая. Да мы… мы все ее любили!
— Да?
— Не нужно сарказма, Берти! Мы ее любили. Дитер говорил, она была больна. Надо было отдать ее на лечение!
— Она чувствовала себя чужой в нашей компании, — возразил Альберт.
— Не может быть! Она не была чужой! Я знаю, на что ты намекаешь, — это не так! Это… другое. Это другое!
— Ну да, другое.
Разочарованно Альбрехт повел плечами. Отбросил окурок — он приземлился на клумбу с желтыми цветами (головки — 7,5 см).
— Это… я пойду выпью, — взявшись за дверной косяк, сказал он. — Надо будет — приходи. Слышишь, Берти?
— Отстань.
— Нет, давай напьемся… Ну хорошо, черт с тобой. Кстати… — Альбрехт морщился так, словно уже был пьян и тяжело соображал. — Вы записку нашли? А дневник?