— Ты потом обратно поедешь?
— Не знаю. — Жаннетт пожала плечами. — Она очень больна. Его жена. Как бы я к ней не относилась, но… если она умрет, а с детьми что-то случится, это останется на моей совести. Мне нужно знать, что у них все хорошо. Пока я не буду уверена, что она сама сможет заботиться о детях… Ты нам поможешь? Только найти комнаты, а там мы… мы сами уже.
Комнат нужных не нашлось — никто не хотел брать беженцев, бывших врагов, к тому же с маленькими детьми. Поэтому Лизель отвезла их на дачу на озере — неделю назад ее освободили от военного штаба. Взяв с собой и сына, Лизель помогала гостям обустраиваться. Беспокоить ее начала девочка — имена детей за хлопотами она забыла спросить, — настолько та была молчаливая и хмурая. Она стояла постоянно поодаль, но слушала внимательно, о чем говорят взрослые, понимала многое, бывало, и улыбалась странной улыбкой.
— Как тебя зовут? — по-русски спросил у нее Дитер.
Девочка не отвечала; он был выше и мог только видеть опущенную голову и темно-бронзовый отблеск на ее затылке.
— Ты что, немая? — разозлившись, спросил он и слабо толкнул ее в плечо.
Не показывая лица, плечи еще больше опустив, она покачала головой.
— Если не немая, отвечай! Имя у тебя есть?
А поскольку она молчала и этим злила его, он сильно ударил ее по предплечью, а когда она пошатнулась, влепил ей затем и звонкую пощечину. Она вскрикнула — и на это явилась Лизель, что была шокирована его поведением.
— Дитер, не бей ее! Разве можно? Что отец говорил?.. На женщину поднимать руку?!
— А что она не отвечает? — обиженно спросил он. — Не немая же! А как ее имя, сказать не хочет.
— Что ты кричишь? Если я тебе по лицу дам, больно тебе будет? Не хочет — пусть не говорит!
— Ее Машей звать, — сказала Жаннетт. — Она сейчас не говорит. Мари, к матери иди! Она в кухне. Ей нехорошо… успокой ее.
Девочка убежала. Дитер хотел пойти за ней, чтобы опять пристать к ней с вопросами и все-таки добиться вразумительных ответов, но мать его остановила и силой усадила на диван. Жаннетт тем временем распаковывала саквояж.
— Хочешь посмотреть? — спросила она, доставая фотографии. — Тут я и мой поэтический герой.
— Неужели? — хотел было съязвить он, но успел прикусить язык.
— Мы тут в Киргизии. Путешествовали вместе по Средней Азии. Снимались на озере Иссык-Куль. Место замечательное, тепло, света много, купаться можно… Не знаю, встретимся ли мы снова. Неужто новости из нашей глуши не произвели впечатления на вас, местных?
— Нам хватает и своих, — ответила Лизель. — Как младшую девочку звать, ты не сказала.
— Нет?.. Катериной ее звать. И девчонка не ее.
— Как же — не ее? А чья?
— Василь, паскуда, постарался. Он, кобель приблудный, успел с десяток детей заделать. Все по вдовам офицерским. Если какая забеременела — все знают, от кого! Слава впереди бежала!.. В отца пошел. Тот тоже матери столько горя причинил! И девчонка эта как раз от такой же, несчастной, очередной. Мать при родах погибла. Так и пожалели, оставили у себя, с собой взяли… ребенок все-таки, не бросать же! Жить и такое, нагулянное, хочет! А от Василя больше и ничего, только письма. К «белым» патриотам ушел.
— Вы рассорились из-за… этого личного?
— Личного… если бы. Курить-то можно? — спросила Жаннетт, вынимая из саквояжа портсигар. — Мы из-за политики изначально разошлись. Он — устойчивый консерватор. Такого ничто не собьет — с такого-то пути. Эти прогнившие, жалкие «скрепы»… Так мы и рассорились. Но он попросил меня, уезжая, позаботиться о его семье, увезти их, если… собственно, и случилось. А твой что? Живой, пишет?..
— Он… я не знаю. У нас тоже говорят о революции, и я боюсь, как бы Райко на нее не ушел.
Воспользовавшись растерянностью матери, Дитер тут выскользнул у нее из рук и убежал в кухню. Там сидели Мария с ее матерью Ашхен, и Ашхен плакала, уткнувшись в волосы дочери.
— Я знаю, знаю… они, они — говорят обо мне! — приговаривала Ашхен. — Они насмехаются! Не боятся за моей спиной сплетничать! Пусть, все равно я скоро умру! Я знаю, знаю, что умру!.. Но лучше бы все в глаза сказали… а это — мерзко, мерзко!..
За стонами и мокрыми всхлипами Ашхен он услышал и ласковый, тихий голос ее дочери. Заметив его, девочка замолчала. Внешне они были похожи с матерью: острое, необычно ханское было в их лицах, их раскосых карих глазах и темных, тонких суровых губах. Это было ему странно: таких лиц он ранее не встречал, разве что видел на картинках в учебнике. Лица людей, оставшихся без родины. Эти же черты он ожидал увидеть в девочке, что шевелилась в свертке, но Катерина была светленькой и смутно знакомой. Непривычно было вблизи смотреть на чужого ребенка. Но в любопытстве он потянулся к нему, а потом эта девочка оказалась у него на руках, и на мгновение он решил, что она его узнала. Он не очень-то любил свою сестру Регину и не скучал по ней после ее смерти, но теперь ему захотелось вернуть Регину, сестру, или получить новую сестру, чтобы злиться на нее, дергать ее за волосы, а потом отгонять от нее плохих мальчишек. Вот бы вернулся отец, и у матери родилась маленькая сестра. Ведь после смерти Регины мать неделю ничего не ела, и в глазах ее навечно застыла тоска.