Приятно на четвертый год было возвратиться домой, в столицу, хоть это и обязывало заниматься делами матери, т. е. разговаривать, успокаивать, унижаться, умоляя об отсрочке. Но можно было отныне гулять по чистым улицам и в штатском, ходить в кино и на выставки современной фотографии, еще из развлечений были клуб и казино, но там не пили, особо не играли, а всё читали книги или резались в шахматы. О политике не разговаривали — дурной тон, — а притворялись, что ничего не знают ни о партиях, ни о нынешней экономической программе или выборах в парламент.
Чтобы как-то прожить, он пустил к себе трех товарищей по Академии, что вкладывали в общий бюджет немного из ежемесячного жалования. Все образованные ребята, вечерами они читали газеты, болтали о поэзии и что-то чертили. Иногда младший из них, деревенский, делился присланными его родителями шпиком и овечьим сыром; он же однажды привел девушку из музыкального училища, которая боялась офицеров, на невинные вопросы отвечала испуганно, еле слышно, и ушла сильно встревоженная.
— Что такие испуганные пошли? — спросил Дитер, немного обиженный.
— Боится, неясно?.. Замуж хочет, а не гулять.
— Что — сразу замуж? А узнать друг друга? Нет?.. Неужто перемерли все девочки моей юности? Все в порядочные, я смотрю, записались.
— Ну тебя. Приличная же. Отец был банкиром, пока банки не закрылись. Хорошее воспитание, понимаешь? Не то что у тебя!
Он тихо посмеялся.
— Так она за тебя замуж хочет выйти?
— А что в этом плохого?
— Да ничего. Только у тебя денег нет. На что ты ее будешь содержать?
Приятель размышлял.
— А все равно я лучше, чем второй, — заявил он минутой позже.
— Какой второй?
— Музыкант. Из консерватории. Он уж точно содержать ее не сможет. А мне жалованье повысят. И меня точно не уволят. Я считаю, я прекрасная партия. Нам банкротства и аукционы не грозят.
— За себя говори. Мне, может, и грозят, я и без жилья так останусь.
— Ты вот не ной. Нам платят? Служба есть? А пять миллионов без работы, а потом семь будет — читал партийные газеты?
— Тихо ты, — перебил его Дитер.
— Тут не свои все, что ли? Да сам Б. говорит, что у нас будет зима, «наихудшая за истекшее столетие». А он в правительстве.
— Достал ты со своей политикой!
— А тебе про баб хочется?
— Может, и хочется. Привел бы кого посмелее, раз такой умный. От твоих приличных проблем не оберешься. Потащит тебя потом за шкирку к старшему, а он тебя, тоже за шкирку, — жениться.
— Ну, и не проблема.
— Она же нищая, сам говорил!
— Да тебе что, с миллионом надо? — возразил приятель.
— И с неполным бы пошла…
— И с каретой? Ну, с машиной? И с лошадками?.. Да со своим особняком. Женись на генеральской дочке. У нее особняка нет, но карета своя. Но она же старая, а? Вот сколько ей?
— Альме? Чуть за тридцать. Это нынче старость?.. Нет, ну ты смеешься? Ты же первый рассмеешься, узнав, что она меня послала куда подальше! А ее отец меня исключит и выгонит. Пока он живой, я к ней ни за что не подойду.
— Ну так убей его, — со смехом посоветовал приятель. — Тайком стрельни из-за угла. На политическое спишут, а? Он же этот, либерал.
Генерал, в которого советовали стрелять «по-политически», учил их в Академии тактике высшего уровня. Он знал всех слушателей поименно и, интересуясь ими, часто заходил послушать, как они отвечают по экономике, политике, международным отношениям и европейским языкам. То было в некотором смысле его хобби — отыскивать талантливую молодежь и позже, по окончании обучения, ее проталкивать в военное министерство. В главных кабинетах сидели его бывшие протеже и помогали новичкам, помня свой, сильно облегченный, путь наверх. Выбрав нескольких молодых людей, с его точки зрения перспективных, он звал их в гости и начинал сводить с успешными людьми, обучая так их заодно и светскому тону. Подлинной же его привязанностью пользовалась его дочь от второго брака, единственный ребенок, залюбленный до невозможности. Дитер увидел эту дочь однажды, когда она пришла встречать отца после работы; она стояла поодаль на тротуаре, интересуясь митингом рабочих. Заметив, что отец вышел из дверей, она громко закричала: