— О, наконец-то! Хотя я тут не скучала.
Она посмотрела на спутника отца, но в глазах ее застыло равнодушие. Это взрослое лицо было не столь ухоженно и красиво, сколь живо и интересно; костюм на ней сидел прекрасно и радовал очень дорогим голубым оттенком. Без интереса к ней Дитер пожал протянутую руку. Странным было то ее пожатие — опытно, но не по-женски, словно она вовсе не прикасалась к мужчинам.
— Я вас повезу, с вашего разрешения, — добавила она, оглянувшись на отца. — А-а-а… как ваша фамилия?
— Гарденберг.
— Просто? Без всего?
— Просто… — Он кашлянул.
— А-а-а, — с заметным разочарованием ответила она. — Приятно познакомиться.
И, покачивая головой, словно он был виноват в плебейском своем происхождении, она отошла к машине.
Поразительно, но она даже не поняла, что обижает человека ни за что, и тем вечером, когда он впервые пришел к ней и отцу ее в гости, воскликнула, встречая его:
— О, вы тот самый человек «просто без всего»! Я вспомнила вас! Хорошо, что вы пришли.
Будто не услышав последних ее слов, он обиделся.
— Что вы скривились? — заметив его унижение, после сказала Альма. — Вы что же, оскорбились? Но я не хотела! Я пошутила!..
Помолчав, она добавила мягко:
— Простите меня, если я вас оскорбила. Я не всегда понимаю, что могу оскорбить. Привыкла, что на меня никто не обижается.
Удивляясь молча ее новому тону, он смотрел мимо нее. Спокойная и сытая публика вызвала у него нечто, схожее с ужасом.
— Не смущайтесь, — сказала Альма и, по-дружески взяв его за локоть, отвела в сторону. — Вас не укусят. Разве я вам страшна? Скажите!
— Нет, вы… прекрасны, — честно ответил он.
Притягательна была не женщина — нет, лишь ее модное синее платье, изумрудная заколка в собранных по-выходному волосах, дорогая помада и тушь…
— Это нас же на митинге знакомили? — спросила Альма, чтобы отвлечь его.
— А-а-а… конечно. Такое забыть непросто. Я помню, митингующие были в красном, а вы — в голубом.
— Знаете, вы меня изумили, — как другу искренне улыбаясь, сказала Альма. — Я, как заметила вас, нашла, что мы похожи — внешне. Мы оба светлые. Вон, посмотрите! — Она указала на зеркало. — Но у вас глаза, как у меня, — золотистые. Мне сначала стало обидно. Папа говорил, что такие глаза редки, и я гордилась своими. А встретила вас — и поняла, что никакая это не редкость. Вот и обиделась. Вы меня простите, хорошо?..
Он невинно улыбался, стараясь скрыть, как смешны ему ее слова.
— Ну, мы вас накормим, — как новому человеку, сама уводя его в столовую, говорила она. — Вы такие голодные, я знаю, бедные мальчики. Вы не бойтесь, кушайте. Я слышала, у вас был голод, — с сочувствием добавила она.
— А у вас разве не было? — сухо спросил Дитер.
— Я выросла за океаном. У нас все было. Но я вас понимаю.
Чтобы его не стеснять, она посадила его подальше от важных гостей. Невыносимо стыдно ему было за то, что покровительство ему оказывает эта домашняя, но чужая женщина. Если от старого и почтенного человека, ее отца, он еще мог снести долю сочувствия, то ее доброе чувство было еще оскорбительнее, нежели ее нетактичные слова.
За столом говорили о партиях, о том, что напечатали у Него и чем ответила местная либеральная газета «Берсенкурьер»; о кризисе, об отменившем золотой стандарт заграничном банке, о миллионах безработных, о последних коррупционных случаях у них и — с особенной злобой — о своих подозрениях касательно президента. Он едва слушал — еда была восхитительна. Но тяжела была мысль, что двумя десятилетиями ранее те же самые блюда стояли на столе в его доме, те же разговоры велись с его отцом, а мать, так закончившая, спившаяся мать надевала вечернее платье и украшения и усаживалась за рояль. То, казалось, был иной мир. Иная жизнь, затонувшая после столкновения с айсбергом.
— Вам не нравится наша болтовня? — позже спросила его Альма.
— Нет. Вернее… Я слышал достаточно политических разговоров и ни один из них не привел к хорошему делу.
Она слабо улыбнулась.
— Папа нынче сказал, что помнит вашего папу. Папа сказал, его звали Райко.
— Все так. Если он помнит, что его звали Райко, значит, ваш отец хорошо знал моего.
— Папа сказал, вы из очень хорошей семьи, просто вам не повезло. Оттого мне нельзя задирать нос. — Она опустила глаза. — О чем вы думали за столом? У вас был такой сосредоточенный вид.
— Наверное, о том, как легко все потерять, намного легче, чем нам кажется, и часто мы не может это предотвратить.
— Я считаю, можно предотвратить все, — ответила Альма.