— Я ни о чем не жалею, естественно, — в машине, что везла их обратно в В., сказал Митя. — Мне нравится моя жизнь. Я хотел стать журналистом. Я мечтал об этом с восьми лет. Мне не о чем сожалеть.
Ночевал он в отеле в В. Комнат у него было две, поэтому после работы Катя оставалась у него, из вежливости Митя уступал ей спальню, а сам спал в гостиной. Засыпая, она слышала, как он листает за стеной Гончарова. В шесть она вставала и, не заглянув к нему, уходила. Тетя ждала ее и спрашивала, почему она снова опоздала домой.
— Я вам говорила, что у меня работа. Я записываю за ним до двух часов ночи. Как, по-вашему, мне добираться домой?
— У его отеля нет такси?.. И что вы такое таинственное записываете в два часа ночи?
— Вы и так все знаете из новостей! Вы что, не читаете газет, не слушаете радио?
— Мне сказали, — опять начала ее тетя, — что Дмитрий Иванович — коммунист.
— Вот как? — ответила Катя. — Ну и что, если коммунист? Какое мне дело?
— Он с тобой не говорил о коммунизме?
— Нет.
— Мне начинает казаться, что он плохо на тебя влияет.
— А мне кажется, что я в состоянии разобраться сама. Вам уже не надо меня опекать, как ребенка. Я работаю и приношу зарплату, а с кем мне общаться, я сама уж буду решать и прошу не лезть не в свое дело.
Раз она проговорилась Мите, что ей стоило бы возвращаться ночью домой, и он вызвал ей такси. Она повторяла, что справится, разозлилась, но он все равно доехал с ней до ее дома и даже пошел провожать на этаж. Она же бесилась и чувствовала себя полной дурой.
На темной лестнице, близ ее этажа, он остановил ее, чтобы поцеловать. Она не оттолкнула его, губы у него были приятные, но какие-то не такие — как и все в нем было отчасти не таким.
— Эм… ну вот, — неловко сказала она.
— Извини.
Ничего нелепее с ними случиться уже не могло.
— Нет, ничего страшного… Почему вы извиняетесь?
— Ну… не знаю… у меня мало опыта… — как бы оправдываясь, начал он. — И я знаю, что у тебя… никого нет. И… мы оба молоды. Может, ты влюблена в кого-нибудь?
— Нет…
— Я тоже. Понимаешь… Ничего, что я говорю «ты»? Прости, я немного…
— Все хорошо. Честно, все хорошо.
В темноте она яснее почувствовала, как ему — и ей — плохо. Одиночество было мучительно. Ну неужели мне уготовано годами ждать и надеяться, а не жить собственной жизнью? Внезапно ее охватила злость — на свою нерешительность, на обстоятельства, политику, знакомых и, черт возьми, чужое мнение. Митя заметил, как заблестели ее глаза, и схватил ее руку.
— Понимаешь, я не в состоянии влюбиться. Поэтому я не могу сказать, что люблю тебя и остальное… Но ты замечательный человек. Ты мне нравишься. И знаю, я нравлюсь тебе в ответ. Я не хочу, чтобы ты была… как это сейчас называют… наверное, ты поняла. Но я бы мог на тебе жениться. Если ты захочешь.
Ее взяла оторопь.
— Пожениться?
— Ты согласна?
— Что? Нет, — воскликнула она. — Я хочу сказать… не знаю. Как-то это… странно. Меня ни разу не звали замуж. Я не успела научиться…
Он помолчал, должно быть, размышляя о чем-то.
— И все же соотечественникам лучше держаться вместе. Наступают сложные времена. Боюсь, нас выкосят быстрее евреев.
Митя отпустил ее и отошел. В нерешительности она уставилась в его спину. Ей было жалко и его, и себя. И в темноте было очень страшно. Не может быть, нельзя оставаться так, как сейчас!
— А почему мне нельзя выйти замуж? — громко спросила она. — Неужели потому, что Мария не замужем? Но это, знаете ли, от меня не зависит!
Тетя Жаннетт не собиралась сдаваться.
— Ты выражаешься очень вульгарно!.. Я растила тебя не за тем, чтобы отдать тебя коммунисту! Не за него, Катерина! За любого, за кого хочешь, но — не за «красного»! Только через мой труп, слышишь?
— Неужели вы действительно умрете? — иронично ответила Катя.
Тетя Жаннетт поперхнулась смешком.
— Я этого всего просто не понимаю. — Катя заговорила с наигранной томностью. — Мне жаль, что у вас плохие воспоминания о коммунистах. Но я вас уверяю, что эти воспоминания меня ни в коей мере не касаются.
О том тетя Жаннетт написала Марии и отправила срочной почтой. В ответном письме, которое было полно расстроенных восклицаний, Мария умоляла сестру не торопиться, «ибо обратного пути уже не будет». Катя не понимала, как может не быть «обратного пути», и стояла на своем. В итоге она объявила, что станет женой Мити до отъезда из В. — с ее слов, он собирался уезжать этой весной. В отчаянии Жаннетт вызвала в В. Марию, рассчитывая, что та, во плоти, настолько ошеломит Катю, что заставит ее отказаться от всяких планов с коммунистами.