Прежде всего, если мы допустим, что произошло убийство, то придется решить, кто его совершил. Я говорил тебе вчера вечером, что убийца должен хорошо знать химию, а также методику проводимых Ральфом исследований. Поэтому в первую голову подозрение падает на меня, но если меня все же не принимать во внимание, кто же все-таки мог быть убийцей? Есть другой человек, который имеет доступ в лабораторию Ральфа, а также может непрестанно наблюдать за его работой.
— Кто это?
— Грегори Симпсон, аспирант и напарник Ральфа по лаборатории. Он говорит, что никогда не обмолвился с Ральфом ни словом, и, возможно, эго правда. Но все же Симпсон мог наблюдать за тем, что делал Ральф. Возможно, он видел, как Ральф готовил колбы с ацетатом и убирал их в свой шкаф. Никто другой не имел такой замечательной возможности, однако другие — аспирант Чарли Эмит, любой студент или даже Кэп Энсон, — все, кто бывает в этом крыле здания, могли видеть то же самое. Далее, теоретически возможно, что кто-нибудь зашел в лабораторию в отсутствие Ральфа, просмотрел его записи и узнал из них достаточно для того, чтобы разработать план убийства. Но ты понимаешь, все это одни предположения. Что же касается метода совершения убийства, он изобличает меня скорее, чем кого-либо другого. Симпсон занимает не очень близкое от меня второе место.
— Почему? Мне кажется, что его можно подозревать не меньше, чем тебя.
— Ему только двадцать два года, и у него нет никакого мотива.
— Нет никакого мотива, о котором ты знаешь, но ты не господь бог. По правде говоря, у тебя тоже нет никакого мотива.
— Вот в связи с этим-то кое-что и беспокоит меня. Теперь, когда Ральф мертв, а я задаю людям всякие вопросы…
Дорис моментально нахмурилась.
— А почему ты задаешь вопросы, Лу? Это самое худшее, что ты можешь делать.
— Я очень осторожен. Да мне и так рассказывают всякую всячину без моих вопросов. Во всяком случае, Ральф, по-видимому, не любил меня, или боялся, или и то и другое вместе, я в этом не совсем уверен.
— А почему он мог не любить тебя?
— Очевидно, у него легко возникала неприязнь к людям. Но дело не в этом. Полицейские всегда найдут мотив преступления, если он им нужен. Они могут сказать, что я много сделал для парня, а он проявил неблагодарность. Вот в припадке гнева я его и убил.
— Но это — безумие!
— Может быть, полиция и сочтет меня безумным. Иногда я выходил из себя. Известно, что я кричал на студентов, когда они вытворяли какую-нибудь исключительную глупость. Все знают, что иногда я теряю самообладание.
— А с кем этого не бывает! Брось, Лу, здесь должны быть более основательные мотивы.
— Есть еще один человек. Джин Мэкрис.
— О! А какой у нее мог быть «мотив» убить Ральфа?
Брэйд рассказал.
— Как видно, ваш университет представляет собой какую-то сексуальную преисподнюю в миниатюре.
Брэйд пожал плечами.
— Может быть, и так. Во всяком случае, даже если у Джин Мэкрис и были основания, у нее нет достаточных знаний.
— А много ли нужно знать, чтобы переменить какие-то порошки?
— Здесь нужно не только знать, но и быть уверенным. Мне кажется, что нехимик просто побоялся бы иметь дело с цианистым натрием: а вдруг яд проникнет сквозь кончики пальцев? Вот у Роберты мог быть и мотив, если он собирался бросить ее, хотя у нас нет никаких оснований думать так. И к тому же она химик.
— Конечно, — продолжал Брэйд устало, — есть такие побудительные причины, которых мы и знать не можем. Рэйнк, несомненно, испытывал сильную неприязнь к парню. Но насколько сильную? Ведь, слава богу, людей не убивают только из-за того, что они нам не нравятся, или даже из-за того, что мы не выносим их.
— Чепуха! — воскликнула Дорис. — Не отметай людей слишком легко и не оставляй в качестве подозреваемого только одного себя. Возможно, что большинство убийств в мире совершается из-за ерунды. Я уверена в этом.
— Ну, что ты говоришь, Дорис! Опомнись.
— Не старайся от меня отделаться, Лу. Я знаю, что говорю. — Она дернула нитку и принялась вязать в бешеном темпе. — Послушай, Лу, ты мог бы включить еще одного человека в список тех, кому не нравился Ральф Ньюфелд, человека, чья неприязнь возникла вследствие самого незначительного инцидента, и который тем не менее с удовольствием мог убить его.
Брэйд был поражен:
— Кто же это?
Дорис с ожесточением дернула запутавшуюся в клубке нитку:
— Я!
ГЛАВА 9
Естественно, первым побуждением Брэйда было рассмеяться, но хотя он этого и не сделал, а ограничился недоверчивым и резким восклицанием: Ты! — Дорис сразу же ответила:
— Не смейся! Я именно это имела в виду.
— Я не смеюсь, но ты не можешь говорить это серьезно.
— Ты, конечно, помнишь, что на прошлое рождество Ральф был у нас. Помнишь?
— Да, вместе с другими аспирантами. Мы их всех пригласили, — подтвердил он. — В тот раз, когда была разбита твоя ваза.
— Ты вспомнил и это? Хорошо, тогда ты, может быть, припомнишь, как все случилось?
Брэйд пожал плечами.
— Ее разбил Ральф.
Он сказал наугад, но такой ответ соответствовал направлению их беседы.
Дорис посмотрела на Брэйда уничтожающим взглядом, как бы перенося лично на него ответственность за то ужасное происшествие.
— Важно, КАК он разбил ее! Это была моя собственная ваза, Лу. Я сделала ее сама, когда занималась лепкой.
— Дорис, я это знаю!
Но ее горестные воспоминания, видимо, были настолько сильны, что от них не так просто было отделаться.
— Ваза была единственной по-настоящему красивой вещью, которую мне удалось сделать. У нее были правильные формы, удачная расцветка. Это было мое собственное творение. Я ее не покупала, я ее сделала.
Она опять отложила вязанье.
— Я рассказала гостям о вазе и показала ее. Они видели мои инициалы.
— Помню, — подтвердил Брэйд, не решаясь выказать нетерпения. — Ваза почти круглый год стояла в доме, и когда приходили гости, она неизменно служила предметом разговора. Дорис при этом с показной скромностью слегка высмеивала некоторую несимметричность вазы, но на самом деле очень гордилась ею, как это зачастую бывает с людьми, далекими от творческой работы, если они случайно сделают что-то заслуживающее внимания.
— Ральф стоял вон у той тумбочки. — Дорис показала на тумбочку возле большого кресла. Сейчас на ней ничего не было, и Брэйд неожиданно понял, сколь печальным был жест Дорис.
— Ральф стоял там. Он чуть-чуть двинул локтем, и ваза разлетелась на миллион кусочков.
Она смотрела на пол, несомненно, видя опять осколки.
— Несколько дней я пыталась собрать и склеить осколки. Но не смогла: их было слишком много.
— Но с кем этого не может случиться?! — заметил Брэйд.
— Это была не случайность, в чем ты сможешь убедиться. Я не хотела ничего говорить раньше, чтобы не осложнить твоих отношений с Ральфом. Но теперь он мертв, и я могу рассказать тебе все. В тот момент я как раз смотрела на него. Я видела, как двигался его локоть, хотя ему незачем было двигаться. И он не вздрогнул. Все остальные вздрогнули или вскрикнули, услышав грохот, а он нет. Он знал, что это произойдет, понимаешь? Он спокойно посмотрел назад, на осколки вазы и даже не извинился — ни тогда, ни позже. Он только слегка улыбнулся. Да, улыбнулся. Ему было приятно доставить мне огорчение.
Брэйд покачал головой.
— Ты придаешь этому слишком…
— Я рассказываю тебе, как оно было. — Глаза у нее были красные, но сухие. — И вот что, Лу, для кого-нибудь другого это было бы просто мелочью — какая-то разбитая ваза! Но для меня могло стать поводом к убийству. Если бы в тот момент у меня в руке оказался нож, я с радостью пырнула бы Ральфа.