Шло это все волнами — то лучше чуть, то совсем пропадаю, а тут пришла телеграмма, что начинается суд над Алешей Смирновым, и 10 мая я поехала в Москву. Встречал Ших. Идти до такси было трудно, но добрались. Вечером у меня были Маша Подъяпольская,[29] Лена Костерина[30] и Любаня (мать и жена Алеши), сказали, что суд завтра в 10 утра в Люблино. Я мысленно представила себе лестницу на мост над путями — через него надо перейти, чтобы добраться до здания суда, там уже судили стольких: Буковский,[31] Краснов-Левитин,[32] Твердохлебов,[33] Орлов,[34] Таня Великанова, Таня Осипова[35] и другие. И мне стало плохо — плохо реально, по-настоящему: закружилась голова, схватило сердце, посинели ногти. Маша спросила:
«Что с тобой?» — «Плохо». И потом: «Вы простите, я к суду не пойду. Пусть днем ко мне после перерыва кто-то приедет и расскажет. А я все расскажу коррам. И вечером тоже сделайте так». Мне было очень неудобно перед Леной — у нее сын завтра предстанет перед судом, а я… Но я чувствовала, что иначе не выдержу. Чтобы позвонить коррам, я не могу воспользоваться телефоном-автоматом, который у подъезда: его выключили. Звонить надо идти в сторону Курского вокзала (в гору) или за мост. Но это уж как-нибудь, потихоньку, без свидетелей, наедине с собой. Так же, как сесть за машинку и напечатать то, что расскажут. Сердце болит и за машинкой. Но это тоже наедине. Я не умею болеть на людях, мне трудно переносить и принимать сострадание и даже помощь. Я как животное: мне надо быть одной, скрыться, уйти в нору.
Суд продолжался два дня. Приговор — 6 лет лагеря и 4 года ссылки. 10 лет — десять. Какой Алешка молодец. Как он смог выдержать и битье, и давление следователя, и как безумно жаль его, Лену, Любу.
На следующий день — это была суббота — приехали из Ленинграда друзья, Ира и Лесик Гальперины. Они еще появятся в моем рассказе в связи с тем, как я их чудесным образом «вывезла» из Советского Союза. Мы попили вместе кофе — долго и вкусно. Как всегда, когда приезжают друзья, утренний кофе у нас перерастает в некий ритуал — может быть, лучшее, что есть в нашем общении. И я поехала в поликлинику Академии наук — сердце все болело и болело, с 25 апреля ни на минуту не переставало.
Сделали ЭКГ. Врачи забегали. Посадили меня в кабинете. Пришла заведующая и повела разговор, что она не может меня отпустить домой, а должна сразу госпитализировать: очаговые изменения, инфаркт. По анамнезу получается, что ему немногим больше трех недель. Я была несколько ошеломлена, и это доказывает, что хоть я и поняла после 25 апреля, что у меня инфаркт, но верить не верила: не хотелось. Или боялась. Да и забоишься — любой человек боится, а при нашей-то жизни! Зав. отделением очень волновалась, и, пока она волновалась, я думала и — надумала. Я сказала Марине Петровне (так звали заведующую), что согласна на госпитализацию, если привезут из Горького моего мужа и госпитализируют вместе со мной — ему давно пора. Я сказала также, что в этом случае обещаю ничего не сообщать корреспондентам ни о моем инфаркте, ни о нашей госпитализации и обещаю, что в больнице нас будут навещать только самые близкие друзья. В противном же случае 20 мая я проведу пресс-конференцию.
Чтобы непосвященному была понятна обоснованность моей просьбы, придется пояснить. Академик в своей поликлинике всегда пользуется привилегией быть госпитализированным с женой и регулярно проходит (в среднем раз в год) стационарное обследование в течение двух-трех недель, обычно также вместе с женой. Андрей с момента ссылки никакой помощи от поликлиники не получал и не обследовался. Потому моя просьба, если считать, что все обстоит так, как говорят академические функционеры (что с Сахаровым все хорошо и он живет, как все академики), вполне обоснована. Если же считать, что Сахаров — ссыльный, то моя просьба, чтобы Сахаров приехал (или его привезли), тоже обоснована, так как кодекс предусматривает, что ссыльный может быть временно отпущен из ссылки, если тяжело болен кто-либо из его близких. Этот момент нашей жизни очень наглядно доказал, что положение Сахарова во всем беззаконно и апеллировать к закону он не может.
29
Мария Гавриловна Петренко — правозащитница, активно помогала политзаключенным, вдова члена Инициативной группы по защите прав человека в СССР Г. С. Подъяпольского. В 1988 г. эмигрировала, сейчас живет в США.
30
Елена Алексеевна Костерина — дочь журналиста А. Е. Костерина (1896–1968), узника сталинских лагерей, правозащитника; сестра Нины Костериной, дневники которой печатались в «Новом мире» (1962, №12)
31
Владимир Константинович Буковский — правозащитник, собрал и передал на Запад документы о психиатрических репрессиях в СССР. В последний раз был арестован в марте 1971 г. и по ст. 70 УК РСФСР получил семь лет лишения свободы и пять лет ссылки. В декабре 1976 г. был выслан на Запад — обменен на Луиса Корвалана, сейчас живет в Англии.
32
Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин — религиозный писатель, правозащитник, член Инициативной группы защиты прав человека в СССР, бывший политзаключенный (сидел и в сталинских лагерях). Эмигрировал в 1974 г., сейчас живет в Швейцарии.
33
Андрей Николаевич Твердохлебов — правозащитник, бывший политзаключенный (наказание отбывал в ссылке), в январе 1980 г. эмигрировал, сейчас живет в США.
34
Юрий Федорович Орлов — правозащитник, основатель Московской хельсинкской группы (май 1976 г.), в феврале 1977 г. был арестован и по ст. 70 УК РСФСР получил семь лет лишения свободы и пять лет ссылки. В октябре 1986 г. бьм выслан из СССР. Сейчас живет в США.
35
Татьяна Семеновна Осипова — правозащитница, член Московской хельсинкской группы, жена И. С. Ковалева. В мае 1980 г. была арестована и по ст. 70 УК РСФСР получила пять лет лишения свободы и пять лет ссылки. В марте 1987 г. была досрочно освобождена, в апреле эмигрировала, сейчас живет в США.