Перекидываю ногу через высокую ножку стола. Специально, конечно же. Отодвигаюсь в сторону и сажусь в такую же позу с другой стороны. Дубль два, красавчик. Дубль, мать его, два. Кто сдастся первым? М-м?
Знакомый блеск глаз. Слишком знакомый и долгожданный, но руки твердо делают свое дело. А рукава-то уже закатаны по локоть. Нервничает? Да ладно? Леша? Нервничает? С чего бы это вдруг? Становится чуток смешно. Самую малость. Самую-самую малость. Куда больше же меня вставляет сама ситуация и молчание. Оглушительное, где слышен лишь тихий звук его манипуляций и собственное дыхание.
Пульс чечеткой барабанит в висках. И вторая долбаная ножка, которую я держу начинающими дрожать руками. Специально придвинувшись еще ближе, чем в прошлый раз. Ну, куда уж больше-то провоцировать? Мне что, трусы с себя стянуть? Откуда столько терпения в этом невыносимом мужчине? Да я бы на его месте наплевала на этот чертов стол, опрокинула бы на пол и выдрала по первое число, чтобы неповадно было. А он тут показывает чудеса выдержки. Словно кроме отвертки и шурупа нет ничего важнее в данный момент. Только лишь прожигает взглядом нечитаемым, как и всегда. Только вряд ли настолько равнодушным, насколько ему хочется показать. Идиот…
— Свари-ка мне кофе. — О господи. Этот чуток охрипший голос как ласка пробегает вдоль позвоночника. Не настолько ты кремень, Леша? Да? Только мне вот совсем не жаль.
— А как же стол? — Сама невинность с задранной майкой и оттеняющими загар бежевыми трусиками. Милость какая. Неужели не хочется трахнуть? Я бы трахнула.
— Не убежит, — слишком резко для равнодушного. Слишком быстро, будто ищет путь отступления и отсрочку.
Что же. Хочет кофе, будет ему кофе. Обеими руками схватившись как за шест, подбираю к себе ближе ноги и плавно встаю, чуть ли не обтираясь об ножку. Чтобы после неспешно прошествовать на кухню, кожей чувствуя хлесткий взгляд, кинутый вдогонку. Терпит? Пусть терпит. Зато я развлекусь. Если не свихнусь от собственной игры. Возможно, глупой и неуместной. Кто же спорит-то? Только долбаное сердце просит хоть какого-то развития событий, а тело слишком соскучилось без долгожданного напора. Уже скрутило все в узел давным-давно. Болезненный требовательный узел.
Рассыпаю сахар, потому что пальцы подрагивают. Открываю окно и закуриваю. Назло и потому, что самой нужна передышка. Впереди две чертовы ножки, и раз уж начала, то заканчивать нужно в том же духе. Только вот между ног дискомфортно. Потому что не сухо. Рядом с ним в принципе сухо быть не может. Бля… Зря, наверное, все-таки я заварила эту кашу. Наверное. Или не зря?..
Довариваю. Докуриваю. Возвращаюсь тихо с кружками в руках. Натыкаюсь на его фигуру, сидящую на диване с закрытыми глазами. Напряженный, трущий рукой переносицу. А ширинка-то у Леши вздыблена. И от увиденного треплет уже меня. Слюна скапливается во рту, и если честно, я бы даже встала на колени и отсосала ему без зазрения совести. Если бы намекнул или попросил. Потому что нет ничего хуже, когда ты хочешь сделать человеку приятно, а он отталкивает. Это настолько унизительно, что я когда-то очень давно зареклась делать нечто такое. Пусть и уверена сейчас почти на сто процентов, что в этом случае он не будет против. Но в том-то и дело, что почти.
— Кофе? — Твою ж мать, а у меня-то что с голосом? Палево. Какое же палево. И карие глаза напротив реагируют мгновенно. Ставя в известность о том, что он все видит и знает. И что теперь?
А ничего. Мы молча пьем обжигающий напиток. Чтобы после отставить чашки на пол и продолжить. Только теперь сидеть под его взглядом — это как на электрическом стуле. Меня разве что не трясет как осиновый лист на ветру. И предательская влага ощутима, потому что от малейшего моего движения — а ерзаю я не в пример часто для провокаторши — чувствуется, особенно когда тонкая ткань мягко скользит по телу. И, пожалуйста, если вы там все-таки есть сверху, ну хоть кто-нибудь, отвлекитесь и помогите. Потому что если он увидит и ничего не сделает, я с ума сойду. А если еще и подъебнет, то сгорю от стыда.
Встаю, ноги дрожат. Стираю выступившую каплю пота на лбу. Сажусь рядом с последней пыточной ножкой. Стопроцентно пыточной. И, блин, жалею все же. Распалила. Расшатала вконец себя. Нафантазировала черти что. А надо ли было?
Отвертка выпадает у Леши из руки. Сжимает ту в кулак, поднимает и продолжает. Тяжело вздыхает, сжимает челюсть и, кажется, с минуты на минуту или сорвется, или психанет. Опускаю глаза, замечаю маленькую капельку, мое собственное преступление на светлом белье. Как там говорят? Тебе не стыдно? Стыдно, когда видно. И видно ведь. Только не стыдно, а жарко как в печи. И чертова ножка стола теперь скорее якорь, чем предмет манипуляции. И мозги напрочь отшибает. Только желание набатом по голове бьет. Все сужается до его рук в считанных сантиметрах. И его глаз как у самого демона из преисподней. Ну, вот если невмоготу, то зачем мучиться и терпеть? Раньше ничто не мешало приходить ко мне и домогаться на твердом кухонном полу. А тут и ковер мягкий, и в квартире пусто, и что очевидно, я совершенно ничего не имею против.
Но ножка прикручена. Алексеев все еще показывает чудеса выдержки. Увы.
— Вставай, — отводит глаза. С чего бы это? Ехидно просится мысль. Переворачивает стол, а я трусливо падаю на диван и пытаюсь восстановить дыхание и унять дрожь в теле.
Нервно проводит рукой по волосам. Поправляет рукава с каменным лицом. И бросает настолько обжигающий взгляд, перед тем как уйти, что у меня все внутри млеет еще сильнее. А звук закрывающейся двери отдается болью внутри. Все же ушел. Все же выдержал. И собственное фиаско убивает. Обижает и расстраивает. Становится невыносимо тоскливо и одиноко. В который раз уже. Давно пора как бы привыкнуть и не реагировать так остро, только вот не получается. А чувства как назло лишь набирают обороты. Хотя куда уж. КУДА?!
***
Восьмое марта. Чудесный день, когда мужская часть населения упорно задаривает свои годовые косяки. День, когда женщин превозносят, будто в остальные этого делать не имеет смысла. Как удобно, не правда ли? И то ли мое отношение к праздникам какое-то кривое и однобокое, то ли настроение из-за Алексеева куда дерьмовее, чем было. Но приезд Микеля радует не настолько сильно, насколько было бы, хм, правильно.
Всю неделю после того чертова стола, который я уже трижды прокляла, Леша стал еще мрачнее и замкнутее. Дистанцируется, старается минимизировать наши столкновения и, оставшись ночевать, спал вообще с ребенком в комнате. Что, как по мне, крайне трусливо. И зачем избегать, если сумел не среагировать на прямую провокацию? Показал, что мужик и яйца у него есть. И не так уж прост и падок. Молодец. Умница. А общаться по-человечески когда-нибудь начнем или нет? И раз мое поведение так напрягло, можно и напрямую сказать. Я понятливая, с первого раза на хуй посылаюсь. Проще простого. Пара букв — и исчезновение каких-либо проблем. Но нет же. Волком смотрит. Сдержанно здоровается и сверкает пятками в сторону сына.
А я ловлю себя на том, что делаю невероятно отвратительную вещь. Очень постыдную для меня. Я ревную. К Ильюше. Потому что с ним он открыт и общителен. Любит и не скрывает. А я… А я как обычно сбоку припеку. Бешусь. Страдаю. Пускаю слезы от обиды и разочаровываюсь в любви как таковой все больше. Видимо, давно пора. И видимо, именно сейчас настал тот самый момент.
Жгучий португалец звонит ближе к обеду. И, несмотря на то, что сейчас будний день, настырно зовет в какой-то-там посоветованный ему кем-то-там клуб. Что звучит крайне заманчиво, потому что даже без алкоголя потанцевать я очень хочу. Ну очень хочу. Расслаблялась я таким образом слишком давно. Да еще и в такой компании. И вот сейчас, уже договорившись с сестрой об ее ночевке у меня дома с дитенышем, я начинаю свои медлительно-томительно-сводящие с ума сборы.
Не хочу я сегодня одеваться привычно вульгарно для такого места. Потому натягиваю неношеные, кажется, полжизни кожаные штаны. Массивный ремень с огромной пряжкой. Черную облегающую футболку с причудливой надписью на груди и ботильоны на высоком каблуке. Достаточно устойчивые, чтобы уйти в отрыв, и достаточно симпатичные, чтобы не выглядеть вконец скромняжкой. А вот макияж у меня очень броский. Жирно обведенные глаза, ярко-выделенные скулы и нюдовая помада в тон кожи. Высоченный хвост, закрепленный широкой резинкой-заколкой, чтобы он казался еще выше. И в довершение колье-ошейник из черной кожи.