Я хочу полосовать себя сдержанным голосом. Задыхаться от самого неповторимого запаха. И хотя бы просто смотреть. Или исчезнуть из его жизни навсегда. Стать скиталицей и вечной беглянкой. Только вы, там сверху, не дайте ему уйти. Я умоляю, я обещаю все, что угодно, взамен, кроме жизни ребенка. Я отдам вам все. Только не превращайте этот затяжной сериал в полнейшую драму. Не нужно убивать одного из героев. Да у вас, мать вашу, рейтинги упадут, он же самый лучший. Он просто самый.
Я прошу вас, ладно? Хватит уже, наигрались. Далеко все зашло. Слишком далеко. Не дайте ему уйти! Слышите?!
========== 23. ==========
Я, вероятно, на всю жизнь запомню эти адские часы ожидания. Когда сердце вздрагивает от каждого шороха, а медицинский персонал вызывает почти обмороки, потому как страх, что сейчас кто-то выйдет и скажет, что Леши больше нет, сковывает в тисках сердце. Дышу через раз, ни о каком сне не может идти и речи. Выгляжу как тень самой себя, впрочем, что Кир, что их сестра выглядят не лучше. От бессчетного количество скуренных сигарет и выпитого кофе болит голова. И если первые часы мы метались как сумасшедшие и фонтанировали эмоциями, то сейчас замерли каждый на своем месте и молчаливо смотрим на дверь.
Это сложно. Безумно сложно просто сидеть в неведение и ждать. Ждать. Ждать и ждать. Не имея возможности помочь или как-то ускорить процесс. И спросить некого — бригада врачей сейчас в операционной, и они явно вымотаны еще больше, чем мы. И нечем себя отвлечь. Только лишь просить чертово время ускориться. Но это не помогает. Совсем.
— Кто родственник Алексеева? — Тощая фигурка, обмундированная в специальную одежду, на ходу стягивая маску с лица, выпорхнула из дверей. С серьезным лицом, впавшими то ли от недосыпа, то ли от усталости глазами.
Кирилл буквально слетает со своего места. Я тихонько подхожу поближе. Потому что по сути я — чужой человек. По сути…
— Мы его стабилизировали. Кровопотеря относительно небольшая. Чего-то, угрожающего его жизни, нет. Об остальном вам скажет его лечащий врач. В реанимации больной пробудет двое суток, так что целесообразно вам всем, — с нажимом отмечает нас троих, — отправиться домой, собрать необходимые для него вещи и поспать. По вашему запросу, — смотрит на Кира, — есть платная палата. Резервируем за вами, оплата вперед. Кровати там нет, только раскладное кресло, и да, можно будет за предоплату оставаться одному человеку с ночевкой. Только одному. Всего доброго.
Выдыхаю так громко и свистяще, упав на неудобный стул, что едва ли эхо не проходится по комнате. С меня ТАКОЙ груз сваливается — не описать словами. Тихие нервные слезы облегчения стекают аккурат в ворот майки. И многотонная усталость, словно дикая и изголодавшаяся, вгрызается в тело.
— Ну, ты все слышала. Давай подвезу, если домой хочешь.
— Не думаю, что хочу оставаться одна. Но переодеться надо бы.
— Тогда давай сгоняем к тебе, переоденешься, поешь, и вернемся. Раз уж не до сна, да и я вряд ли заставлю себя закрыть глаза.
— Угу.
***
Последующие двое суток, так и не сумев поспать даже час, мы торчим в два туловища в больнице. И что-то мне подсказывает, что, если бы не приличная сумма, которую Кирилл отбашлял и врачу, и еще куче персонала, нас бы давно выгнали.
Трижды в сутки нам рассказывают, как он. Уверяют, что Леша приходил в себя на короткий срок, но из-за сильных обезболивающих спит почти все время. Ради подстраховки его держат в палате интенсивной терапии, на случай если таки травма головы даст о себе знать другими симптомами, или же откроется внутреннее кровотечение. Пока что все на мази и если так и продолжится, то завтра с утра его переведут в обычную палату.
И вот мы — два суслика, с мешками под глазами размером с кулак и выглядящие как обдолбанные наркоманы, ждем того самого утра. И около шести нас проводят в ту самую палату. Обрядив в бахилы, халаты и прочую гадость.
Раскладываем принесенные вещи. И снова ждем. Чтобы ближе к семи часам лицезреть, как на специализированной кровати старшего Алексеева вкатывают к нам. С перевязанными ребрами. Осунувшимся лицом. Исколотыми руками и, разумеется, с долбаной капельницей. Что с его ногой — из-за одеяла не видно, но подозреваю, там огромный гипс и прочие «радости».
Не сразу решаюсь подойти ближе. Хоть и понимаю, что он еще спит. Но отчего-то боязно. Потому что он выглядит ранимым, а причинить боль я не хочу. Вены на руках выделяются как никогда, кипельно-белые простыни оттеняют легкий загар и придают его коже какой-то нездоровой серости. Желание погладить спокойно лежащие на животе руки приходится одергивать. А хочется до коликов. И какая-то неуместная нежность внутри просыпается. Тоска. И боль. Много боли.
Так много хочется сказать. Так много хочется вернуть. Изменить, не допустить… Предотвратить. Только это невозможно. Остается лишь скупо благодарить уродцев сверху за то, что не забрали его. Скупо поблагодарить и ждать, когда раскроются Лешины глаза, чтобы по реакции понять: уйти мне с глаз долой или остаться.
Объяснять ребенку практически невозможно такие вещи. То, что что-то не так, он понял сразу. Настороженно встречал меня, когда я заскакивала к ним с сестрой. И спрашивал, где папа. Может, чувствовал, может, услышал что-то. И я все обещаю, что расскажу, а с чего начать не знаю. Потому что приводить в такое заведение Илью не очень хочется, но понимаю, что когда Леше станет лучше, тот явно захочет увидеть сына. И отказать я не смогу.
Все так сложно… Невыносимо сложно. И сил попросту нет. Организм протестует усиленно и просит передышки, а я боюсь закрыть глаза и что-либо пропустить. Будто за эти несколько часов что-то внезапно изменится, и пробуждение ошарашит или вообще убьет.
— Иди, хоть полежи в кресле, а то рухнешь и ляжешь в соседнюю палату. — Вымученная улыбка Кира выглядит пугающе. Как у маньяка, который только что прирезал несколько семей и наслаждается собственным триумфом, только вот слегка потрепанный и вымотавшийся.
— Сам-то?
— А что я? Все равно ночевать тебя тут оставлю, а сам поеду домой посплю. Так что давай, тащи свою тощую задницу, я пока за кофе сгоняю в автомат.
— Кир. — Момент неудачный. Место — тем более. Но как-то хочется просто прояснить наши отношения. Предложить забыть как страшный сон ту злополучную ночь и продолжать дружить, как и годы ранее.
— Я все знаю, молчи. Скоро вернусь. — Смотрю с сомнением. Хоть и написано у него на лице, что он видит меня насквозь вплоть до мыслей. Но решаю замолкнуть и присаживаюсь в кресло. Вытягиваю ноги и расслабленно откидываюсь на спинку. Хорошо… Хоть какое-то подобие комфорта отзывается как настоящая ласка для измученного тела. Ноги гудят, а голова вообще по ощущениям раздулась, как огромный воздушный шар.
В тишине комнаты за своим наблюдением я незаметно для себя же впадаю в дрему. И то ли снится мне, то ли кто-то разговаривает. И голоса такие знакомые, но глаза не хотят открываться, веки будто свинцом налились. Зато уши активно впитывают происходящее.
— Как ты?
— Как после мясорубки.
Может, все же показалось? Потому что снова наступает абсолютная тишина. Или я впадаю в фазу глубокого сна?..
— Не смотри так, она не спала трое суток, торчала в больнице, отирала стены собственным туловищем. И по тебе, идиоту беспечному, страдала.
— Ну-ну.
— Есть другие варианты?
— Может, свою новоиспеченную любовь поддерживала в трудный час.
— Мне кажется, даже на смертном одре ты будешь ревновать, Отелло, блять. Спите оба. Я хоть домой съезжу. Тебе что-то привезти?
— Новую ногу или лучше тело.
— Хуя себе запросы у тебя, Лехыч. Из реального что-то будет?
— Ноутбук и нормальное одеяло, а не это подобие накрахмаленное.