— Будет сделано, и не обижай ее. Эта девочка столько всего выдержала, что не каждый мужик сможет.
— Иди уже, защитник.
Значит, Леша очнулся. Точнее, проснулся. И девочка, видимо, — я. И надо бы вроде глаза разлепить, но не получается. А может, так даже лучше? Пока я тут изображаю сонную зверушку, шестеренки в голове бывшего мужа все обдумают и проработают. Примет какое-то решение, что ли. Поймет, как относиться к моему присутствию. А я посплю. Всего часочек…
***
Не поверите. Практически все время мы молчим. Он не позволяет мне ему помогать, опираясь на медперсонал. Те поднимают его, сопровождают до туалета и остальных процедур, потому что утки для его величества — унизительная херня, ну, и все в таком же духе. Вкалывают различные препараты. Ставят капельницы и многое другое. А я как незримый страж. По ночам слушаю его дыхание. Аккуратно поправляю одеяло, украдкой касаюсь рук. Урываю моменты и езжу домой, чтобы приготовить что-нибудь домашнее, заодно общаюсь со скучающим по родителям ребенком, наконец, признавшись, что папа его лежит в больнице, но все будет хорошо. В физическом плане так точно.
Остальное же… Никаких сдвигов. Увы. Он меня не подпускает, а я, понятливая, и не лезу. Просто нахожусь рядом. Потому что могу и хочу. На износ. Отдыхая считанные часы. И подскакивая на малейший хрип. Как, например, сегодня ночью. Сразу мне показалось, что я услышала еле слышный стон, а после увидела сжавшиеся пальцы на одеяле и побежала за медсестрой умолять о дозе обезболивающего, которое ему аккуратно ввели в катетер, установленный на руке, даже не разбудив. И Леше легче, и мне спокойно. И вот уснуть никак. Еще и Кир названивает по сто раз.
— Ну что там? Не оттаял принц? — Опять долбаный шутливый тон. И как-то не в тему, что ли. Или просто я будто постарела на десяток лет после произошедшего.
— Не понимаю, о чем ты, — красноречиво зеваю в трубку. Бешусь на гребаный автомат, который заедает и не хочет дать мне, наконец, отвратительный стаканчик с чаем.
— Да брось. Я же вижу, как ты мучаешься, и вижу, как он дистанцию держит. И знаю, что вину Леша на тебя всю перекинул, не признавая своих косяков. Только вот, когда ты не рядом, ему словно хуже становится.
— В смысле? — Чуть ли не давлюсь. И без того горячо, и небо обжечь успела, еще и слышу ТАКОЕ.
— В прямом. Ты рядом — и он поправляется и ест, и остальное. Тебя нет — и он бледный, нервный и дергает персонал, чтобы вкололи чего.
— Совпадение. Только ты мог придумать, что одно мое присутствие его исцеляет или что-то в таком роде. Сбрендил? — фыркаю, тихо проскальзываю к лестнице, мило улыбнувшись оставшейся на дежурство девушке. Мы с ней успели договориться, что она будет отпускать меня покурить. Хоть и не положено. Но деньги делают свое.
— Лина, Лина… Ты иногда такая глупая. Видно же, как ты ему нужна, просто упертый и придурок, и, пока покалечен, простительно. Потом я сам мозги вставлю.
— Свои, что ли? Уволь. Потому что двоих таких, как ты, я не переживу стопроцентно. — Курить так вкусно после долгой передышки. Хотя не такой уж и долгой, всего пара часов. Но тем не менее.
— Хорош дымить, тебе еще детей рожать. — Вот в этот раз я давлюсь. А он ржет. Осел. На что я его посылаю и отключаюсь. Это же надо было такое пиздануть. Детей мне еще рожать. Извините, но от кого?
Прокравшись в палату, застываю. Яркая луна отлично освящает комнату. И прилипший ко мне карий взгляд заставляет перестать дышать. Потому что не понимаю, к чему он. Не могу определить. Но, пожалуй, впервые после ВСЕГО он смотрит вот так — прямо и не скрывая этого. А мне что делать? Подойти? Открыть рот? Сделать вид, что ничего такого не происходит? А в самом деле, что-то сейчас происходит?
Туплю несколько минут, переминаюсь с одной ноги на другую. И в конечном счете, не выдержав это молчаливое противостояние, отправляюсь в свой угол. Спать в одежде жарко. Да и неудобно. Стягиваю джинсы, футболку и ныряю в длинную майку. Игнорируя дрожь в пальцах, стараясь не убиться, пока переодеваюсь, потому что под соколиным взглядом собраться как-то невероятно сложно. И внутри все струной натянулось. Чувства с каждым днем все больше оживают. Эмоции трансформируются и мутируют. И все накатывает, накатывает и накатывает. С таким успехом меня скоро утрамбует под тяжестью испытываемого к этому человеку. Только неуместно это все. Наверное.
А уснуть не получается. Даже банально улечься. Только бросать косые взгляды из-под полуопущенных ресниц. Думать ни о чем и о многом. Размышлять на тему «А почему он не прогоняет?». Хоть и не контактирует. Для чего я ему здесь? Если убрать сам факт моего желания, возможно, отчасти эгоистичного. Это ведь я чуть не потеряла одного из самых дорогих людей в своей жизни. Едва не лишилась единственного любимого человека. С которым пережила такой спектр эмоций, чувств и ощущений, что страшно. С какой стороны не посмотри, а он у меня первый ну просто почти во всем. Первый, кто влез глубоко внутрь. Кто с легкостью подогнул и подчинил. Кто сумел затащить под венец, даже ребенка сделал. Первый, кто причинил такую сильную боль. И окунул в адское пекло предательства. Мнимого… Но я это ощутила всей своей шкурой.
Между нами столько всего, что я сомневаюсь, возможно ли подобную связь когда-нибудь разрушить окончательно и бесповоротно. Чем и как? Если склеило нас вместе будто пластырем. Каждая ссора. Каждое слово. Каждая ситуация. Сначала склеило… а потом вообще срослись, я так полагаю. И те полтора года были ничем в сравнении с несколькими недавними неделями. Потому что столько всего он не говорил за все время нашего знакомства, сколько за те дни. Это была маленькая, безумно счастливая сказка. Несравнимая ни с чем. Совершенно точно ни с чем. И если бы была возможность отмотать время обратно и пережить это снова, я бы, не раздумывая, согласилась. Только бы еще хоть раз услышать его «люблю» и увидеть теплый, окутывающий, будто мягкий шарф, взгляд. Ощутить горячие руки и утонуть в ощущении нашего единения. Идеального. Потрясающего.
Как же он мне дорог…
***
Только с каждым днем я убеждаюсь в том, что все, похоже, упущено. Увы.
Врачи обещают на следующей неделе выписать Лешу под мою ответственность. Ибо держат тут его уже три недели, а это как бы немало. Ильюша уже несколько раз приходил наведать отца, плакал и сокрушался, а потом увлеченно разрисовывал гипс. И я поняла одну вещь. Если мы когда-то и будем вместе, то точно не из-за сына. Этот вариант имеет место быть потому, что я вижу, как сильно он тянется к ребенку. Но я не позволю себе удерживать мужчину рядом только потому, что мы родители. Нет, нет и еще раз нет. Он будет или со мной, или никак. Я помогу встать на ноги. Буду ухаживать, заботиться. И если что-то выйдет, то выйдет. Но ни за что я не позволю ему остаться только из-за Ильи. Это отвратительно и неправильно. Мне одолжение не нужно, как и снисходительность.
Стою и наблюдаю, как он натягивает майку на немного исхудавшее тело. Морщится, но сам надевает шорты. Тянется к костылям. Психует и буквально кидает в меня ключами от его машины. Ловлю их и жду. Гордый? Пусть, значит, справляется сам. А то располосует взглядом похлеще лезвий за попытку самовольно помочь. Что и происходит, когда я, не выдержав, подхожу, закидываю его руку себе на плечо и помогаю встать. Сопит. Сжимает до хруста челюсть. Цепляется до боли рукой в меня. Стопроцентно специально. И была бы его воля, наверное, оттолкнул бы с силой, да вот не позволяет ему его состояние. Так и выходим…
Так же и до квартиры едем. И до лифта шуруем. В котором ровно двенадцать этажей поднимаемся, уставившись друг на друга. Я устало. Он зло. Вот сколько можно, а? Ты или скажи уже что-нибудь или не таращись, будто я смерть с косой. Смысл так себя вести? Объяснит кто-нибудь? Может, идеи есть какие?
— Папа, папа! — Довольное растрепанное существо на пару с подросшим котенком бежит и встречает, едва мы переступаем порог. Сестра в знак приветствия кивает и мягко одергивает Ильюшу, когда тот чуть на радостях не влипает в нас всем телом. А папа как статуя непримиримости и недовольства.