Огромный плюс в шикарном евро ремонте — это отсутствие скрипа в половицах. Что позволяет мне бесшумно проскользнуть в зал и уставиться на идеализированную картину ебаного семейного воссоединения на моей кровати. И нет, Лешенька никого не трахает. Но лучше бы он это делал, возможно, стал бы как минимум добрее. Там все куда болезненнее для меня в моем каком-то клинически неизлечимом состоянии. На кровати лицом ко мне сидит Леля. Между ней и Лешей сидит милое маленькое существо, а его величество лежит, улыбается и беседует с ними обеими. И все как бы ничего. Имеет право. Квартира-то не моя. Но Олина рука, что плавно гладит его голую спину, и вся эта домашняя, привычная, видимо, для них атмосфера впивается острыми когтями в мое нутро.
Стыдно, но я ревную. Так оглушительно. Патологически ревную и не могу никак с этим справиться. Бывшая — или все еще действующая — жена все еще любимого мной мужчины смотрит на меня сложно трактуемым взглядом. Не прекращает собственных действий, продолжает разговаривать с находящимися с ней рядом двумя людьми, а вот глаз от меня не отводит. Злорадно? Или похуистически — опять же не знаю. Но это бесит. Настолько сильно, мать его, бесит, что даже удивительно. Потому что вроде не должно. Вроде. Но дергает внутри так, что похлеще серьезного нарыва. И скребется кошка в душе. Всего четырьмя лапами раздирает внутри. И я не нахожу ничего лучше, как свалить на кухню и не отсвечивать. Так как возмутиться не имею права. Да, собственно, и не имеет оно смысла. И вряд ли будет какой-либо результат, кроме моего ущемленного вконец самолюбия. Хотят там миловаться? Да пожалуйста.
— Хочется плюнуть тебе в лицо. — Хмыкаю под нос, услышав женский голос, обращенный явно ко мне. Не поворачиваюсь, продолжаю заниматься кухонными делами. Попросту игнорирую стоящую сзади фигуру. — Вот скажи мне, как ты умудрилась чуть не угробить мужика? Я тебе его целым и невредимым отдала. Живого и здорового. А ты? Не умеешь, дорогуша, — не берись. — А яда в голосе тонны. Только от ее слов хочется заржать, будто в припадке. Равно как и от громкости произнесенных фраз. Намеренно. Чтобы Леша услышал каждое чертово слово. Сука. Она все же сука. Не удивляет. Не цепляет. Но личико подправить ей хочется. Отбивным молотком, который у меня в руке, аккурат опускающийся на очередной кусок свинины. — Косорукая. — Провока-а-а-а-ация во всей красе.
— Где же ты была, милочка, пока я денно и нощно отиралась в больнице, поднимая его на ноги?
— Сама накосячила — сама смотри.
— А ты глупее, чем я думала. А может, даже тупее. Иди куда шла, а? — Улыбка с лица не сходит. Ее реакция и буквально каждое слово вызывают приступ необъяснимого веселья. Потому что какая дружащая с головой баба может начать нести такую ахинею? Ну, бред же полнейший. Взять и обвинить меня в том, что у ее бывшего, или еще пока настоящего, мужа производственная травма. Мне что, со щитом за ним по объектам ходить? Мне, блять, заняться больше, что ли, нечем? Да и с хера ли, извините? Он мне кто? Кто я ему?
— Добьешь ты его дура, добьешь. Жалко мне его, только свои мозги не вставишь. — А гонора же, матерь божья, на десятерых хватит. Самомнение и чувство собственной важности бьет изо всех щелей фонтаном.
— Твои-то? Сомневаюсь, что мозг альтернативно умной особы кому-то сгодится в обиходе. Последствия будут крайне печальные. Так что повторюсь: иди куда шла. — С силой врезаю молотком в очередной кусок мяса. И выдыхаю, все еще не стирая ухмылку с лица, когда она, наконец, уходит. Полностью уходит.
Забрав Ильюшу из сада, поужинав втроем и убрав после трапезы, занимаюсь ребенком. Играем, разговариваем, просто валяемся. Леша же выглядит крайне задумчиво. Я бы сказала — чересчур даже. Что сподвигло? Мыслей куча. Только какой из вариантов верный? Ему явно не по нраву была наша стычка. Только по этому поводу он не сказал ни слова не до, не после ее ухода.
И все продолжается в привычном за последнее время ключе. Душ. Укладывание сына спать. Какие-то мелкие дела по дому. И вот я уже намереваюсь по привычке отправиться к Илье и лечь спать, хорошенько покурив перед этим в кухонную форточку, как слышу голос Леши из открытой комнаты:
— У тебя есть своя комната не для того, чтобы ты оккупировала соседнюю. Оставь Ильюшу в покое и иди ложись, запарила. — Приподнимаю бровь. Немного шокированная его словами. Смотрю на вальяжно устроившегося Алексеева и думаю: ну и что на этот раз он удумал? А главное — ЧЕМ мне это грозит в конечном итоге?
Ну, бог с ним. Кровать тут, кровать там, мне по большому счету плевать, где спать, после продолжительных ночевок на полу в старой квартире. При переутомлении я и на коврике при входе в квартиру усну. Не принципиально, где отключаться. Совершенно.
Подхожу к постели, стягиваю резинку с волос, скидываю длинную домашнюю майку, оставшись лишь в трусах и коротком спортивном топе. На улице как бы не зима, становится с каждым днем все более жарко. Да и тело хочет отдохнуть от сраного тряпья. Но не голой же мне к нему ложиться, пусть и под разными пледами мы явно будем обитать.
Укладываюсь на другом краю огромнейшей кровати, прикрываю пятую точку мягкой тканью и готовлюсь отправиться в прекрасное и таинственное царство Морфея, чтобы ушло все на хрен хотя бы на пару часов. Потому что я устала. Безумно. Вымоталась морально до какой-то гребаной точки невозврата и прийти в тонус не могу совсем. Меня как на американских горках то поднимает, то одним резким движением сбрасывает вниз. Этот ненавистный мне аттракцион, почти каждодневный причем, сводит с ума. Я то люблю его до безумия, то бешусь как девчонка пубертатного возраста. Периодами вообще без причины. Или гормоны устраивают скачки из-за присутствия на моей территории самца, такого доступного с одной стороны и такого недоступного с другой.
Мне то выть охота от безнадеги и непонимания происходящего. То спрятаться подальше и даже не видеть его. Бросает из крайности в крайность, и справиться с этим с каждым днем все сложнее. Почти нереально. И именно вот в таком сраном настроении засыпаю.
И вот так уже несколько ночей подряд и сплю. В почти двух метрах от его тела. Слыша мерное дыхание и то просыпаясь от едва ли не адского пекла, с мелкими капельками пота на теле, то чуть ли не стуча зубами от работающего кондиционера. Леша, конечно, сволочь, но одного не отнять — когда он включает эту, не вызывающую у меня восторга, штуку — накрывает меня чуть ли не до самых ушей. Крупица странной заботы, почти неуместной. И отдающей сосущей тоской внутри. Потому что лучше бы согрел собой… Вот ей-богу. Лучше бы собой.
И от затишья до бури. От бури до затишья. С момента ухода его женушки прошло три дня. И чего и следовало ожидать, появляется еще один в последнее время зачастивший гость. Кир, Кириллушка, Кирилл. Ставший после произошедшего любимой и почти родной дрянью.
— Милости прошу к нашему шалашу, — посмеиваюсь, открывая ему дверь.
— Нехуевенький такой шалаш у вас, хочу отметить, — в тон отвечает. — Пошли покурим, — заговорщицки шепчет мне на ухо. Не отказывает себе в маленькой гадости и пару раз тыкает пальцем меня в ребра, вызывая почти детский писк. А я зачем-то бросаю украдкой взгляд на Лешу, который полулежит в кресле в зале и смотрит на нас. С нечитаемым, как всегда, лицом. И застывшими, как два черных камня, глазами. Что же…
Выходим в подъезд и курим. Треплемся обо всем и ни о чем. Сумев все же преодолеть препятствие в виде нашего ночного косяка. И дружба стала крепче, причем без явных, как раньше, пошлостей и прочего. Что радует неимоверно, потому что младший Алексеев, как друг, просто мечта. И мы ржем, бесимся как малолетки на кухне, чем к вечеру, что становится очень очевидно, раздражаем Лешу. Он сразу просто молчит. Потом начинает прожигать взглядом с нотками злости, а в конечном итоге вообще КАК рявкнет. После того, как Кир в очередной раз начинает измазывать мне нос кремом и щекотать.
— Да убери же ты руки от нее, а, козлина мелкая! — Мы там и замираем с Кириллом. Я — с измазанной щекой в белковом креме, а он — с руками в сантиметрах от моего тела.
— С хера ли? — У младшего из братьев глаза хитро поблескивают. Чертят там миллиард собралось, чтобы устроить представление. И я все еще удивляюсь. Вот как у него получается из серьезного и пугающего перевоплощаться чуть ли не в клоуна? Вот как? И почему такой черты нет в характере Леши? Может, проще было бы?