Затем появилась жена редактора, чтобы проверить, нет ли среди его писем квадратных надушенных конвертов, и пробежала стихотворение. Она сама была на балу у миссис Браун и, когда прочла строку, где мисс Джудкинс определялась, как "вся - воплощение экстаза", то вздернула нос и выцарапала строчку прочь.
Наконец взял стихотворение в руки сам редактор. Он лично заинтересован в нашей новой электрической сети, и его синий карандаш быстро вцепился в строку "Под яркими лучами газа". Позже зашел человек из типографии, схватил груду материала, в том числе и это стихотвореньице. Вы знаете, на что способна типография, если только ей представится случай, так что вот в каком виде стихотворение появилось в газете:
ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС
(Гостящей у миссис Т.Монткальм Браун)
В ту ночь ты на себе имела
Лишь розу, воткнутую смело,
В румянце робкого стыда
Стояла в зале ты тогда.
- Ну, и, - закончил старожил, - Джудкинсы взбесились!
КРАСНОРЕЧИЕ РЭДА КОНЛИНА
Они говорили о силе убеждения великих ораторов и каждый имел что сказать в защиту своего фаворита.
Вояжер готов был выставить мировым чемпионом в ораторском искусстве Барка Кокрена, молодой адвокат полагал самым убедительным говоруном сладкого Ингерсолла, а страховой агент поддерживал кандидатуру магнетического В.К.П.Брекенбриджа.
- Они все болтают немного, - сказал старый скотопромышленник, пыхтевший своей трубкой и прислушивавшийся к разговору, - но ни один из них и в подметки не годится Рэду Конлину, который командовал скотом под Сэнтоном в восьмидесятом. Знали когда-нибудь Рэда?
Никто из присутствующих не имел этой чести.
- Рэд Конлин был прирожденный оратор. Он не был перегружен науками, но слова из него текли так же легко и свободно, как виски из полного бочонка через новый кран. Он был вечно в прекрасном настроении, улыбался до ушей, и если просил передать ему хлеба, так делал это, как будто защищал свою жизнь. Он был-таки человеком с даром речи, и этот дар никогда не изменял ему.
Помню, одно время в округе Атаскоза на нас здорово наседали конокрады. Их была целая шайка, и они угоняли по жеребцу почти каждую неделю. Несколько человек собрались вместе, составили компанию и решили покончить с этим. Главарем шайки был парень по имени Мулленс - и кряжистый же пес он был! Готовый драться - и при этом когда угодно. Двадцать человек оседали коней и стали лагерем, нагруженные шестизарядниками и винчестерами. У этого Мулленса хватило дерзости попытаться отрезать наших верховых коней в первую же ночь, но мы услыхали, вскочили в седла и бросились по горячему следу. Вместе с Мулленсом было еще человек пять-шесть.
Ночь была - зги не видать, и скоро мы настигли одного из них. Лошадь под ним была хромая - и мы узнали в нем Мулленса по огромной белой шляпе и черной бороде. Мы до такой степени были обозлены, что не дали ему сказать ни слова, и через две минуты у него на шее была веревка, и вот уже Мулленс вздернут, наконец! Мы подождали минут десять, пока он перестал дрыгать ногами, и тогда один парень зажигает из любопытства спичку и вдруг - ка-ак взвизгнет:
- Боже праведный, ребята, мы повесили не того, кого надо!
И так оно и было.
Мы отменили приговор и провели процесс еще раз, и оправдали его - но это уже не могло ему помочь. Он был мертв, как Дэйви Крокет.
То был Сэнди Макней, один из спокойнейших, честнейших и самых уважаемых людей в округе и - что всего хуже - он всего три месяца, как женился.
- Что нам теперь делать? - говорю я, и действительно тут было, над чем подумать.
- Мы, должно быть, где-нибудь поблизости от дома Сэнди, - говорит один из парней, пробуя вглядеться во тьму и вроде как определить место нашего блестящего - как это принято говорить - куп-детата.
В эту минуту мы видим освещенный четырехугольник открывшейся двери, и оказывается, что дом всего в двухстах ярдах, и женщина - в которой мы не могли не узнать жену Сэнди - стоит на пороге и выглядывает его.
- Кто-нибудь должен пойти и сказать ей, - говорю я. Я вроде как был предводителем. - Кто это сделает?
Ни один не спешил отозваться.
- Рэд Конлин, - говорю я, - ты этот человек. Ты единственный из всех, который сможет раскрыть рот перед несчастной женщиной. Иди, как подобает мужчине, и пусть господь научит тебя, что сказать, потому что будь я проклят, если могу.
Малый ни одной минуты не колебался. Я видел в темноте, что он вроде как плюнул на руку и пригладил назад свои рыжие кудри, и я подметил, как блеснули его зубы, когда он сказал:
- Я пойду, ребята. Подождите меня.
Он ушел, и мы видели, как дверь открылась и закрылась за ним.
- Да поможет бог несчастной вдове, - говорили мы друг дружке, - и черт побери всех нас - слепых кровожадных мясников, которые не имеют даже права называть себя людьми!
Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем Рэд вернулся.
- Ну, как? - прошептали мы, почти боясь, что он заговорит.
- Все улажено, - сказал Рэд, - вдова и я просим вас на свадьбу в следующий вторник вечером.
Этот Рэд Конлин умел-таки говорить!
ПОЧЕМУ ОН КОЛЕБАЛСЯ
Человек с усталым, исхудавшим лицом, которое ясно обнаруживало следы глубокого горя и страданий, взбежал в волнении по лестнице, ведшей в редакцию "Техасской Почты".
Редактор литературного отдела сидел один у себя в углу, посетитель бросился в кресло рядом и заговорил:
- Извините, сэр, что я навязываю вам свое горе, но я должен раскрыть душу перед кем-нибудь. Я несчастнейший из людей. Два месяца тому назад в маленьком тихом городке восточного Техаса жила в мире и довольстве одна семья. Хезекия Скиннер был главой этой семьи, и он почти боготворил свою жену, которая, как ему казалось, платила ему тем же. Увы, сэр, она обманывала его. Ее уверения в любви были лишь позлащенной ложью, с целью запутать и ослепить его. Она влюбилась в Вильяма Вагстафа, соседа, который вероломно задумал пленить ее. Она вняла мольбам Вагстафа и сбежала с ним, оставив своего мужа с разбитым сердцем у разрушенного очага. Чувствуете ли вы ужас всего этого, сэр?
- Помилуйте, еще бы! - сказал редактор. - Я ясно представляю себе агонию, горе, глубокое страдание, которые вы должны были испытывать!
- Целых два месяца, - продолжал посетитель, - дом Хезекии Скиннера пустовал, а эта женщина и Вагстаф метались, спасаясь от его гнева.
- Что вы намерены делать? - спросил круто литературный редактор.
- Я совершенно теряюсь. Я не люблю больше этой женщины, но я не могу избежать мучений, которым я подвергаюсь все больше день ото дня.
В эту минуту в соседней комнате раздался резкий женский голос, о чем-то спрашивающий редакционного мальчика.
- Боже правый, ее голос! - вскричал посетитель, в волнении вскакивая на ноги! - Я должен скрыться куда-нибудь. Скорее! разве нет выхода отсюда? Через окно, через боковую дверь, через что угодно, пока она еще не нашла меня.
Литературный редактор встал с негодованием на лице.
- Стыдитесь, сэр, - сказал он. Не играйте такой недостойной роли. Встретьте лицом к лицу вашу неверную жену, мистер Скиннер, и обвините ее в разрушении вашего дома и вашей жизни. Почему вы колеблетесь встать на защиту своих прав и чести?
- Вы меня не поняли, - сказал посетитель, вылезая, с бледным от страха лицом, через окно на крышу прилегающего сарайчика. - Я - Вильям Вагстаф.
ИЗУМИТЕЛЬНОЕ
Мы знаем человека, который является, пожалуй, самым остроумным из всех мыслителей, когда-либо рождавшихся в нашей стране. Его способ логически разрешать задачу почти граничит с вдохновением.
Как-то на прошлой неделе жена просила его сделать кое-какие покупки и, ввиду того, что при всей мощности логического мышления, он довольно-таки забывчив на житейские мелочи, завязала ему на платке узелок. Часов около девяти вечера, спеша домой, он случайно вынул платок, заметил узелок и остановился, как вкопанный. Он - хоть убейте! - не мог вспомнить, с какой целью завязан этот узел.