Есть еще один осколок государства, который ведет свою историческую родословную от советской, что не мешает ему опираться и на более глубокие корни. Речь идет о Приднестровье — микроскопическом государстве, где имеется суверенная валюта и три государственных языка: русский, украинский, молдавский. Несмотря на все проблемы экономического и социального характера, оно более устойчивое на фоне соседей — Украины и Молдовы.
На Украине вопрос об исторической преемственности так и не был решен. С одной стороны, формально остались все советские институты. Однако государство провозгласило корни то ли от УНР (Украинская Народная Республика, существовавшая несколько лет во время Гражданской войны), то ли от Гетманата и «козачьих» кочевых республик, то ли от Древней Руси. На этапе зарождения государственности об исторической преемственности террористической практики ОУН-УПА[7] (бандеровщины) речь не шла.
В первом томе «Украинской трагедии» подробно разобраны идеологемы: чем идеологема «козачество» отличается от привычного нам «казачества», а также близкие идеологемы «петлюровщина» и «бандеровщина». Во втором томе коснемся только их влияния на государство.
Историческая преемственность государства и есть идеология в самом грубом виде, потому что данный подход будет «зашит» в версию истории, которая рано или поздно осядет в головах граждан. Государство принуждает общество как минимум знать и быть формально лояльным к исторической преемственности.
Если вам с детства говорят, что иго татаро-монгольское, то с высокой долей вероятности к татарам и монголам вы будете относиться с подозрением. А если иго ордынское, то это вопрос отношения к государству и совершенно иной коленкор.
Историческая преемственность также используется правящими элитами в борьбе за власть. Кроме того, что каждый политик в душе мнит себя исторической фигурой, через историю проще доносить политические идеи. Очень немногие люди способны обсуждать будущее, поэтому с ними намного проще говорить через прошлое.
Центральная интрига всех западнизированных государств — конкуренция между парламентом и президентом. Парламентаризм является моделью распределенной власти, а президентская форма правления — персонализированной. Нельзя сказать, что какая-то модель лучше, а какая-то хуже. В Германии, например, работает парламентская форма, поэтому мы не обращаем внимания на фамилию президента. Во Франции, наоборот, парламент ничтожен по сравнению с президентом. В США работает гибридная модель, где президент полновластен, но может стать им, только опираясь на поддержку парламента. Иначе ни один кандидат не пройдет горнило партийных праймериз, допускающих к реальным выборам.
Сейчас неважно, какая модель эффективнее. Важно, что дуализм «президент/парламент» заложен практически во всех политических моделях мира. Принятие этой модели и есть самый эффективный способ западнизации.
В любом обществе внутри правящих элит существуют противоречия, и они часто приводят не просто к конфликтам, а к полноценным гражданским войнам. Все, что мы любим и ценим в истории, — борьба за власть внутри или с внешним супостатом. Конфликт лежит в основе самой идеи политики. Без него политика становится хозяйственной деятельностью.
Обратите внимание, что все постсоветские осколки скопировали западную модель. Отличия лишь в названиях парламентов, но суть — в глубокой западнизации.
Советская государственность предполагает высокую включенность общества во все процессы госстроительства. В этом смысле практически все граждане были в той или иной форме госчиновниками. Западное же государство — герметичная система, где вопросами управления занимаются профессионалы, а общество получает от него услуги, в зависимости от места на социальной лестнице. Например, палата лордов — это институт государства, который работает только для лордов. Общее правило западного государства: чужие здесь не ходят. Отсюда — расизм, гетто в городах и жесткая социальная сегрегация на людей, у которых есть нормальная медицинская страховка, и тех, кто не может ее себе позволить.