Джейм и не заметила, как рассвело, а решение так и не было принято. Клепетти, спустившаяся в этот день пораньше, чтобы испечь хлеб, обнаружила Джейм уже по локоть в тесте. Девушка взбивала квашню так, слово боролась не на жизнь, а на смерть сама с собой.
Мудрая Клепетти без слов приступила к работе, и вскоре между ними встала стена мучного тумана, не развеявшаяся до полудня. Потом они пекли пироги, потом отмывали все до блеска, и все в полном молчании, и с такой скоростью, что даже неутомимая вдова начала спотыкаться. Она уже подумывала, не принялись ли они на два месяца раньше за большую весеннюю уборку, когда Джейм вдруг сорвала передник и выбежала из трактира.
Вдова без сил упала в кресло.
– Ничего не спрашивай! – бросила она и так уже онемевшей Китре.
Джейм шла на восток, не понимая зачем. Оружейный ряд сверкнул перед ней блеском клинков, лежащих на черном бархате, напомнив о ее отвращении к ножам. Еще одна загадка, корни которой таятся в прошлом. Неужели она так никогда и не поймет причины? Неожиданно Джейм подхватила ближайший кинжал, зажмурилась и попыталась вспомнить.
Ничего не приходило в голову.
Ее охватила злость. Проклятие, она не может жить вот так, без прошлого, чужая сама себе. Она нечеловеческим усилием собрала всю свою волю и яростно швырнула ее на барьер, нерушимо стоящий в мозгу. Уличный шум стал едва слышным гулом. Бесконечное мгновение Джейм была одна в пурпурном взрыве, бьющемся под дрожащими веками, а потом перед ней возникла комната.
Это было громадное помещение, стены его терялись в тенях. Расплывчатые фигуры двигались вокруг, щелкая сверкающими зубами. Одна из них держала плащ из черных змеиных кож, прошитый серебряными нитями. Они накинули его на ее голые плечи… О, как тяжело, и хвосты дергаются, обвиваясь вокруг подбородка, шеи… Она поднимается по лестнице. Змеиные головы при каждом шаге бьются о ноги. Он ждет в нише, тень маской закрывает опустошенное лицо. Клинок с ослепительно белым лезвием порхает из одной холодной руки в другую. Она идет дальше, сжимая нож, к дверному проему, в котором колышутся красные ленты, в ту темноту…
– Эй!
Она резко открыла глаза. Перед ней, задиристо хмурясь, стоял мальчишка из магазина.
– Ты хочешь купить это? – требовательно спросил он.
Она кинула кинжал на прилавок и слепо зашагала обратно. В голове стучало. Этот зал, этот человек на лестнице! Красные ленты, как она смутно помнила, вывешивались в дверях брачных покоев лордов, но Плащ из Гадючьих Шкур и Костяной Нож – это же вещи из легенд! Джейм подумала о своей матери, об этой странной, прекрасной женщине, которую однажды ее отец привел в замок Гиблых Земель, из ниоткуда. Ее считали немой, она никогда не говорила днем, но ночами дочь часто просыпалась от голоса матери, рассказывающей древние истории или поющей песни, которые были старыми еще до того, как был заложен первый камень Кенцирата. Тогда-то Джейм и услышала о Ноже, о Плаще и о Книге в Бледном Переплете.
«Это не пригодится, – подумала она, – правду не отделить от вымысла». Но все же… Что это был за зал и к кому, во имя всех имен бога, пробиралась она с ножом в руке?
Перед ней растянулся парапет внешней стены. Там, за ней, внизу, собирались караваны, чтобы по весне отправиться на юг, через Хмарь. Покинет она Тай-Тестигон или останется – все равно, но вреда не будет, если она кое-что разузнает.
Остаток дня не избавил ее ни от растущей головной боли, ни от душевного смятения. Первый караванщик, с которым она поговорила, предупредил, что плата за то, чтобы присоединиться к каравану, – тридцать пять золотых алтырей.
– Если бы цена была меньше, – сказал он, пронизывая ее взглядом, – нас бы затопила волна воришек, которые непременно хлынули бы сюда за поживой. А идти в одиночку лучше и не пытайся – горы кишат разбойниками, вылезающими из своих нор с оттепелью. Нет, без моей помощи – ну или кого-то из моих товарищей – тебе никогда не увидеть той стороны склонов.
– А как насчет морских путей? – спросила Джейм, уязвленная его самодовольным тоном.
– Они для тех, кто не знает, чем будет расплачиваться. Впрочем, еще вопрос, доберется ли корабль когда-нибудь до берега. Слыхал о мертвой воде? Наткнешься темной ночью на такую лужицу – и камнем на дно. Проливы гниют. Не веришь? Пойди спроси в любом порту, разузнай цены, пока я здесь, а потом возвращайся, авось и договоримся.
– А нельзя отработать плату в пути? Я могу быть первоклассной кухаркой или замечательным конюхом.
– Все эти места расхватаны неделю назад, – засмеялся караванщик, – но если ты, парень, готов поработать кое-чем другим… – Его рука потянулась к ее колену. – Подумай хорошенько, костлявый ублюдок! – завопил он ей вслед через секунду. – Никто не предложит тебе лучшего! – и заковылял под свой тент, осторожно ощупывая челюсть, подсчитывая утраченные зубы.
К несчастью, караванщик не врал. Другие запросили сорок и сорок пять алтырей и посмеялись над ее вопросом о работе. Обескураженная, Джейм отправилась домой по внешней стороне вала. Ей никогда не приходило в голову, что путешествие стоит так дорого и что честную работу так трудно найти, и ругала себя за нерасторопность, хотя понимала, что немалую роль сыграл как никогда короткий сезон. У нее совершенно не было денег. Другой бы вор украл все, что ему нужно, но Джейм, даже если б решилась стащить что-то более ценное, чем безделушки, не смогла бы нарушить клятву и не отдать все Писаке. И хотя и он, и Тубан давали ей карманные деньги, никто не платил ей за работу – да оно и понятно, ведь один согласился учить ее, не взяв за это обычной платы, а второй предоставил комнату, ночлег и пищу.
Если не думать о гнусном предложении караванщика, остается или найти деньги, или поменять план, если она действительно хочет отбыть этой весной.
Джейм подошла к ручью, прорезающему вал, и сообразила, что сбилась с дороги. Но наверняка в город ведут и другие пути. Она пошла по течению, пока ручей не скрылся за решеткой внешней стены, тогда Джейм взобралась по крутым, заросшим мхом ступенькам бокового входа и оказалась на гребне вала. Внутри над высохшим рвом тянулась канатная дорожка, ведущая к маленьким воротам во внутренней стене. А внизу, по обеим сторонам стремительного ручейка, стояли собачьи конуры, кошачьи и птичьи клетки – в таких городские богатеи держали своих питомцев.
Джейм прошла уже две трети пути, когда, взглянув под ноги, увидела человека, идущего к небольшой заводи с тяжелым мешком, который, казалось, шевелится. Мужчина бросил мешок в воду. На Джейм тотчас же накатила волна паники, она чуть не упала, почувствовав все словно на своей шкуре. Тесно, мокро, душно… Она отпустила веревочные перила и неловко полетела вниз. Вода толкнула ее, словно ударила кулаком, воздух рвался из груди сквозь стиснутые зубы наружу. «О боже! – подумала Джейм, погружаясь на дно. – А умею ли я плавать? Ну тонуть-то точно умею, и весьма быстро». Заводь оказалась глубокой и ужасно холодной. На дне колыхались водоросли. Среди них виднелось множество небольших мешков… и только один из них еще дергался. Борясь со страхом, колотящимся в сердце, Джейм выхватила нож – Санни все-таки настоял, чтобы она носила его с собой, – и полоснула по горловине. Маленькое тельце, облепленное мокрым мехом, отчаянно извиваясь, выбралось из прорези. Они всплыли одновременно, на поверхности закачались две задыхающиеся мордашки. Человек на берегу тупо смотрел с отвисшей челюстью, как Джейм бредет к берегу, прижимая к груди дрожащую крошку.
– Во имя всего святого, ты хоть соображаешь, что делаешь? – она кричала, дрожа от холода, от шока и ярости.
– Как «что», топлю его, – удивленно ответил мужик.
– Зачем?!
– Да ты в глаза ему посмотри.
Джейм посмотрела. Глаза были широко распахнуты от страха и мутны, как молочно-белый опал.
– Слепой, – сказал человек с сожалением. – Таким и родился, бедняга. Мы подождали лишний месяц, а вдруг да прозреет, но сегодня мастер сказал: «Пора с ним кончать». Ну, я и пришел сюда, и оно вона как обернулось.
– Сколько?