На сей раз она никуда не делась.
– Тихо! – лает Мэнчи, весь навострившись, и кидается мимо хижин в кусты.
Тут тишина, конечно, тоже движется, и хотя мне снова давит грудь и страшная печаль так и течет в глаза, я не останавливаюсь и бегу за моей собакой, и не останавливаюсь, и с трудом перевожу дух, сглатываю тяжесть, и вытираю воду с глаз, покрепче берусь за нож и слышу, как лает Мэнчи, и тишину тоже слышу – она вон там, прямо за деревом, прямо за деревом, прямо вон за тем деревом, и я ору и заворачиваю за чертово дерево, и бегу прямо на тишину, оскалив все зубы, и кричу во все горло, и Мэнчи лает, и…
Я останавливаюсь.
Прямо на всем скаку.
И не опускаю, совершенно, ни разу не опускаю нож.
Вот он, смотрит на нас, дышит тяжело, сидит на корточках у корней дерева, закрываясь руками от Мэнчи, и глаза почти мертвы от ужаса, но все равно пытается выставить руки вперед, да только выходит совсем жалко.
А я просто остановился.
Держась за нож.
– Спакл! – брешет Мэнчи, хотя слишком трусит, штобы нападать, потому што я стою и не двигаюсь. – Спакл! Спакл! Спакл!
– Заткнись, Мэнчи, – бросил я.
– Спакл!
– Я кому сказал, заткнись! – проорал я, и он наконец замолк.
– Спакл? – уточнил Мэнчи, растеряв уверенность в происходящем.
Я еще раз сглотнул, прогоняя ком в горле, ту невероятную тоску, што все накатывает и накатывает, и гляжу, и в ответ глядят на меня. Знание опасно, и мужчины лгут, и мир меняется, хочу я того или нет.
Потому што никакой это не спакл.
– Это девочка, – говорю я.
Это девочка.
Часть II
7
Если бы на свете были
– Это девочка, – повторил я, все еще едва переводя дух. И в груди давило, и нож, конечно, по-прежнему был в руке.
Девочка.
Она смотрела на нас так, словно мы ее вот-вот убьем. Свернулась в комочек, стараясь сделаться как можно меньше, и глаза отрывала от Мэнчи, только штобы быстро глянуть на меня.
На меня и на нож.
Мэнчи сопел и пыхтел, поставив на загривке шерсть дыбом, подскакивал на месте, словно земля жгла ему лапы, – такой же разъяренный и смущенный, как я. И голова у нас обоих шла кругом.
– Што девочка? – бухал он глухо. – Што девочка?
Понимай: «Што такое девочка?»
– Што девочка? – гавкнул он еще раз, и когда девочка чуть не отпрыгнула за гигантский корень, за которым пряталась, свирепо зарычал: – Стой, стой, стой, стой, стой…
– Хороший пес, – брякнул я, понятия не имея, с какой такой стати он вдруг хороший, но што тут еще скажешь?
Во всем этом не было никакого смысла, ни малейшего смысла, и все уже начинало скользить между пальцев, будто мир – это стол, и он набекрень, и с него все едет, едет и валится вниз…
Я – Тодд Хьюитт, стоял и думал я, хотя кто его знает, может, и это уже неправда?
– Ты кто? – спросил я наконец… словно она вообще могла что-то расслышать сквозь мой грохочущий Шум и истерику Мэнчи.
– Ты кто? – повторил я громче и четче. – Што ты здесь делаешь? Откуда ты взялась?
Она задержала на мне взгляд больше чем на секунду, оторвавшись от Мэнчи. Посмотрела на нож, потом на лицо, которое над ножом.
Она на меня посмотрела.
Она и правда посмотрела…
Она.
Я-то знаю, што такое девочка. Еще бы мне не знать. Я их видел в Шуме отцов по всему городу – девочек тоже оплакивали, но не так часто, как жен. И на видаках я их тоже видел. Девочки маленькие, вежливые и улыбаются все время. Они носят платья, и у них длинные волосы, утянутые назад головы или по бокам. Они делают всю работу по дому, а мальчики – ту, што снаружи. Когда им стукнет тринадцать, они достигают женства, как мальчики – мужества, и с того дня они – женщины и жены.
Так это устроено в Новом свете. По крайней мере, в Прентисстауне. Ну, было устроено. Должно было быть, да только девочек больше нету. Они все мертвы. Умерли вместе с матерями, и бабушками, и сестрами, и тетушками. Всего через несколько месяцев после того, как я появился на свет. Все умерли, до единой. Но вот поди ж ты – одна осталась!
Волосы у него, впрочем, не длинные. У нее то есть. Гм… Волосы у нее не длинные. И никакого платья. Одета она примерно как я, только поновее – одежда такая новая, што смотрится почти униформой, только вся рваная и грязная. И не такая уж она маленькая – скорее размером с меня, по крайней мере с виду. И уж точно она ни разу не улыбается. Вот вообще ни разу.
Не улыбается – и все тут.
– Спакл? – тихо настаивает Мэнчи.
– Ты уже заткнешься, еть твою, наконец?