Как бы то ни было, наша компания занималась тем, что корпела над неким аналогом еще не созданного Воинского устава Петра Великого, правда, надо заметить, пока еще не получившего столь говорящее прозвище.
Для чего все мы это делали? Не знаю, да и мало мы тогда думали, что будет дальше. Просто хотелось создать что-то чистое и светлое, чтобы потом можно было сказать, гордо выпячивая грудь вперед: мол, вот поглядите, это мое!
На следующий день мы засиделись до полуночи. Спорили, ругались, кричали, доказывали друг другу, что точка зрения оппонента неверна и в корне неправильна. Перья противно чиркали по бумаге, выводя буквы совершенно новой «химеры». Баловство взрослых мужей понемногу переросло в нечто большее, готовое вылупиться при малейшей трещине «яйца». Правда, сама работа – кропотливая, скучная, но от того не менее важная, чем сама идея, – только началась, высасывая силы из меня и моих соратников, штат которых немного увеличился, включив в себя еще и Михаила, с жадным энтузиазмом взявшегося за новую, необычную работу.
В итоге на следующий день мы встретились сразу же после моих занятий. Из-за вчерашних споров у всех были осипшие и охрипшие голоса, но это отнюдь не остудило наш пыл.
– Друзья, а для чего мы все это делаем? – спросил всех Кузьма, отрываясь от написанных своей рукой строк устава.
Его усталые глаза переходили с одного друга на другого, высматривая что-то.
– Как для чего?! – изумился Александр. – Для того, ясное дело, чтобы помочь нашему государю-батюшке в его непосильных заботах!
– Ну да, это как раз и понятно. «Служи царю своему, как самому себе, будь предан ему, как родному отцу…», – прочитал строчки из устава Кузьма. – Но для чего все это? Разве у нашего государя нет своих помощников?
– Помощники-то есть, поручик, но вот служат они моему батюшке пусть и верно, но отнюдь не бескорыстно, порой так извращая его начинания, что и смотреть тошно, – сказал я Кузьме.
Про себя же подумал, что если все получится, как я хочу, то в случае нужды можно и гвардии кое-что противопоставить, а если уж вспомнить о техническом прогрессе…
«М-да, вспоминать действительно придется», – подумал я, вспоминая недельные трепыхания над чертежами казнозарядного штуцера и сами воспоминания о первых нормальных винтовках, которые начали производить только во второй половине девятнадцатого века.
– Да и тебе самому не хотелось бы быть немного больше, чем просто поручиком или даже капитаном гвардии? – спросил Кузьму барон, глядя тому в глаза.
– Если бы я этого не хотел, то не сидел бы здесь, – ответил поручик Астафьев.
– Тогда и нечего смущать нас тут! – весело сказал Сашка, посыпая песком черные строчки на бумаге.
– Да я и не смущал, кажется, – буркнул сын боярина Микулы.
– Тогда, раз уж устав написан, то надо его кому-то вручить. Тем, для кого он будет самой нужной книгой на протяжении жизни, – шевеля затекшими руками, сказал я.
– А что тут думать? Раз уж в уставе везде упомянуты витязи, то пускай и будет у нас… Корпус витязей, – предложил Николай, делая пометки в дневнике, постоянно носимом с собой.
– Нет, не совсем так. Раз уж мы хотим помогать русскому государю, то и название нашего детища должно не только говорить об этом – оно должно кричать, – не согласился я с предложением Николая.
– Пускай тогда будут Русские витязи, – предложил Кузьма.
– А вот это уже что-то. – Обкатав на языке словосочетание, я понял, что смысл и звучание вполне годятся для названия корпуса. – У кого-то еще есть предложения?
– Нет, это наиболее подходящее, – сказал Николай. – Вот только, принимая его, мы в случае успеха в будущем не сможем привлекать в корпус другие народы и национальности…
– Я об этом уже думал и пришел к выводу, что это неизбежно и даже необходимо. Те отроки, которые войдут в корпус, должны чувствовать свою избранность. Пускай сначала они не поймут этого, но со временем станут настоящим оплотом наших идей, причем не каменным, а живым, несущим наши мысли в себе, – подумав, сказал я, гладя подбородок рукой.
– Тогда необходимо записать в устав, отдельно от всего, условия набора в корпус, чтобы ни у кого впоследствии не возникло ненужных вопросов, – оторвавшись от завитушек на бумаге, задумчиво сказал Николай.
– А что, если так: «Русские отроки тринадцати-четырнадцати весен могут, с позволения родительского и собственного желания, поступить в сей корпус, воплощающий узы братства и русского единства, для служения Царю, Вере и Отечеству»? – предложил я свой вариант приписки.