Не странно ли, в мои-то годы так переживать из-за известий о войне. Если подумать, на земле ежедневно льется кровь, к восьмидесяти годам пора бы привыкнуть. Сколько я себя помню, по желтой высокой траве Карсо идут беженцы и солдаты, которые отступают в беспорядке, или возвращаются с победой: сначала под взрывы бомб проходили эшелоны пехоты Первой Мировой; потом - вереница сражавшихся в России и Греции; солдаты, видевшие ужасы, которые учиняли нацисты, массовые расстрелы, траншеи полные трупов… И снова на границе - эхо войны, исход невинных людей, которые спасаются от бойни на Балканах.
Несколько лет назад, отправившись на поезде из Триеста в Венецию, я оказалась в одном купе с женщиной-медиумом. Она была немногим младше меня, на ее голове красовался берет с помпоном. Разумеется, я не сразу догадалась, что она медиум – об этом я узнала из ее разговора с подругой.
«Представьте себе, - говорила она, глядя на расстилавшееся за окном плоскогорье Карсо, - стоит мне ступить на эту землю, я слышу голоса умерших, невыносимые, страшные вопли. Чем моложе был человек, когда за ним пришла смерть, тем громче он стонет». Потом она сказала, что если где-то на земле было совершено насилие, в атмосфере происходят необратимые перемены: воздух как бы заболевает, отторгает благие чувства и намерения и способствует новым актам насилия. Иными словами, там, где была пролита кровь, она прольется еще не один раз. «Земля, - подытожила медиум, - словно вампир, едва напьется свежей крови, стремится отведать ее снова, и с каждым разом ей нужно все больше».
Долгие годы я пыталась понять: может, над тем местом, где мы живем, висит какое-то проклятие? Я то и дело думаю об этом и не могу найти ответа. Помнишь, сколько раз мы взбирались с тобой на скалу Монрупино? Дул зябкий северный ветер, а мы стояли там часы напролет – было видно далеко, словно из окна самолета. Мы соревновались, кто первый разглядит горные вершины Доломитов, кто различит Градо и Венецию. Теперь, наверное, я уже не смогу взобраться высоко в горы, но стоит мне закрыть глаза, и я снова там.
Память может творить чудеса: я вижу все так ясно, будто и правда стою на вершине утеса. Я слышу любой звук, слышу шум ветра, запахи того времени года, которое выбрала. Я обвожу взглядом изъеденные ветром пласты известняка, вижу темный выступ Истрии, погруженный в лазурь моря, смотрю на все вокруг и спрашиваю себя в сотый раз: эта резкая нота, откуда она?
Я люблю эти края, и, возможно, оттого не могу найти ответ на свой вопрос; знаю только одно: характер человека определяет и местность, в которой он живет. Если я бываю ершистой, своенравной, если и ты такая, в этом виноват Карсо, изъеденные колким ветром горы, земля. Кто знает, если бы нашей родиной стали холмы Умбрии, может, мы были бы спокойнее, мягче. Не знаю, к лучшему или нет, что мы родились здесь. Трудно представить себе, как сложилась бы судьба в краю, где ты не жил вовсе.
Как бы там ни было, сегодня у нас случилось несчастье: утром я зашла в кухню и увидела в коробке бездыханное тельце дрозда. Уже в последние два дня он совсем притих, почти не кушал и часто засыпал. Наверное, он умер на рассвете. Я взяла в руки его маленькое, холодное тельце - головка болталась из стороны в сторону, как будто внутри сломалась пружинка. Мне захотелось согреть его. Я погладила его перышки, обернула его в тряпочку. За окном стояла стена дождя и снега. Я закрыла Бака в одной из комнат и вышла из дома. У меня нет уже сил брать в руки лопату, и я просто нашла клумбу, где земля помягче. Мыском туфли я прокопала маленькую ямку, положила в нее тельце, прикрыла землей, и прежде чем вернуться в дом, произнесла молитву, которую мы всегда повторяли, когда хоронили птиц. «Господи, прими эту маленькую душу, как Ты принимаешь души всех Своих созданий».
Помнишь, когда ты была маленькая, скольких птиц мы пытались спасти? Не раз, когда утихало ненастье, мы находили в саду раненых птиц – зябликов, синиц, воробьев, дроздов, как-то мы подобрали даже клеста. Мы так старались выходить их, но почти всегда наши усилия были тщетны, и наш питомец умирал. Какое у нас тогда было горе! К этому трудно привыкнуть – ты переживала каждый раз. Похоронив птицу, ты вытирала слезы ладошкой и потом закрывалась в своей комнате, чтобы «приготовить место».