Удалов, которому очень хотелось поговорить, сразу ответил: — Дорогу на Грязнуху знаете? К санаторию?
— Ну.
— Там вот всё и произошло. Не было сегодня дороги.
— Куда же она, болезная, делась?
— Даже не знаю, что на это ответить, — сказал Удалов. — Рано человечеству об этом знать.
— Ты, Корнелий, не крути, — обиделся Василь Васильич. — Ты всегда в истории попадаешь. И придаёшь им космическое значение.
— Вот именно что космическое. Не менее чем космическое.
— Ясно, — сказал из открытого окна своей комнатки Грубин, который весь этот разговор отлично слышал — занимался работой скучной, но творческой: вырезал на рисовом зерне «Песнь о вещем Олеге». — Ясно, американцы с Луны камень везли, обронили на полпути и по Корнелиевой дороге угодили.
— Циник ты, Грубин, — сказал с тоской Корнелий Удалов.
И видно всем было, что и в самом деле очень ему хочется рассказать, но пока не решается. На выступающих частях его пухлого лица показались капельки пота.
— Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу.
— Ну и не разглашай, — отозвался Грубин.
— Ну и не разглашу, — повторил Удалов.
— Нужны нам твои истории, — сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова.
— Так что с дорогой приключилось? — спросил Валя Кац. — А то меня сейчас жена ужинать позовёт.
— Не поверите, — сказал Удалов.
— Не поверим, — согласился из окна Грубин.
Но Удалов уже решился на рассказ, не слышал грубинских слов, глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким былинные сказители в отдалённые времена вынимали гусли из торбы, обращали лицо к самому князю и начинали разворачивать длинное, увлекательное повествование, правдоподобное для слушателей и совсем невероятное для потомков.
— Я сегодня до Грязнухи пешком пошёл, — сказал Удалов. — До маслозавода автобусом, а там пешком. Нам через месяц нужно будет в санатории крышу перекрывать. Вот и пошёл посмотреть.
— А как же твой, Корнелий, персональный грузовик? — спросил Грубин.
— Машина в Тотьму за генератором ушла. А я в санаторий отправился. А куда мне спешить, я спрашиваю. Куда мне спешить, если дорога лесом, местами над самым берегом, птицы поют, вокруг никакого движения и даже отдыхающих не видно.
— А это правда, что санаторий прикрыли? — спросил Василь Васильич.
— Временно, — сказал Удалов. — Временно грязевой источник иссяк. Будем, наверно, нарзан возить. Это как решим. Вот я их и встретил.
— Отдыхающих?
— Каких отдыхающих? Людей на «москвиче». Целая семья. Туристы, наверное. На крыше всё привязано: и палатка, и матрац, и детская коляска. Потому я к ним и не подсел — пять человек в машине.
— Зачем тебе к ним подсаживаться?
— Как зачем? Чтобы до санатория подбросили.
— Так они же тебе навстречу ехали.
— Нет, Валентин, ты всё путаешь. Сначала они меня обогнали. И я к ним не подсел. Куда спешить? А потом они обратно поехали. Навстречу. Он сам, который за рулём сидит, бледный весь, детишки плачут, высунулся из машины и машет рукой — давай, в смысле, обратно. Вот, думаю, чудак. Не знал я ещё, что меня ждёт за поворотом.
— За поворотом Корнелия ждал холодный труп, — произнёс Грубин.
— Не перебивай, — возмутился Погосян. — Человек рассказывает, понимаешь, а ты перебиваешь.
— За поворотом меня знак ждал. «Идут дорожные работы», знаете такой знак? Треугольный, а в нём человек с лопатой. Я даже удивился: какие такие дорожные работы без ведома стройконторы? Город наш небольшой, и не может быть неизвестных работ. И ещё меня удивило, что знак странный. Плохо выполнен с точки зрения художественного образа. У рабочего три ноги.
— А кто у нас знаки делает?
— Знаки из Вологды присылают. Знаки — дело милицейское. Да не в этом дело. Плохой ли знак, хороший, но что характерно — три ноги.
— Хулиганство, — сказала старуха Ложкина, которая своего мужа покормила и теперь высунулась в просвет между аквариумом и канареечной клеткой, чтобы послушать интересную историю.
— И я так подумал, — согласился Удалов. — И меня ещё люди в «москвиче» обеспокоили. Чего они испугались?
— Хулиганство, ясное дело, хулиганство, — повторила старуха Ложкина.
— Знак, значит, стоит, закопан в землю, а из-за поворота слышны звон металла и всевозможные звуки строительных работ. Делаю ещё десять шагов, признаюсь, что делаю их со всей осторожностью. Вижу: поперёк дороги барьер. И на нём надпись чёрными буквами: «Проезд воспрещён». А прямо за барьером разворачивается бульдозер странного вида, а на бульдозере сидит, вы мне не поверите, инопланетный пришелец из космоса, и у него четыре руки и три глаза.