***
Отец Тихон определил Алексея в трудники на монастырскую ферму. Севастьянову всё там было далеко не в новинку. Трактор, скотный двор, коровник – всё это бывший колхозник взял на себя. Старые травмы давали о себе знать, но труд благотворно повлиял на человека, чья жизнь, казалось бы, пошла по наклонной.
В монастыре жили десять трудников и пять монахов – инвалиды, бомжи, казаки, зэки. Раньше было больше. Но вся старая братия покинула обитель вместе с прежним настоятелем, которого перевели в другой регион. В след за ними ушли и прихожане. Оказалось, что люди тянуться не к святыням монастыря, а к батюшке, которого народная молва окрестила «старцем». Так это было или нет, Алексей не знал, но местный старожил Кондратий рассказывал, что лично был свидетелем чудес – исцелений и провидения.
– Вот только дело не в прежнем настоятеле, – уверенно заявил он в беседе с Севастьяновым. – Люди-то ушли за ним, а чудеса у них прекратились. Потому что всё дело в этом месте. Намоленное оно, вот уже почти пятьсот лет здесь не прекращается служение Господу. Под каменным храмом скрываются останки старых строений монастыря и могилы монахов. У трудников и нынешних послушников было столько явлений, что не сосчитать. Я и сам здесь остался только потому что ко мне во сне пришел старец в великой схиме с седой бородой и зорким взглядом. Сказал мне: «Кондратий, ты нужен братии. Поживи здесь до Великого поста, а там сам решишь». Он встал и вышел во двор, а я побежал следом. Старец поднялся на пригорок за храмом и исчез. Я как проснулся побежал к настоятелю, кричу: «Нужно там копать», а сам весь в холодном поту. Ну все и решили, что бывший наркоман умом тронулся, да только я схватил лопату и начал долбить землю. Братья меня оттащили, да только мне удалось докопаться до досок. Вскрыли их, а там нетленные мощи святого в великой схиме… Так я тут и остался.
Именно этот сухощавый лысый мужичок в очках «минус пять» приучил Севастьянова по утрам ходить в церковь. Служба в монастыре начиналась очень рано. Вместе с Кондратием Алексей приходил ни свет ни заря, но всегда там уже был монах Иларион, который казалось вообще не уходил из храма. Его сутулая фигура стояла в полумраке справа от алтаря. Черные густые волосы и борода скрывали черты лица служителя Господа, но вот руки, теребящие чётки выдавали его прошлое. На фалангах пальцев виднелись тюремные наколки. Утром в церкви тишину нарушало лишь скворчание свечей и едва слышные молитвы бывшего зэка. Алексей не мог разобрать слова и мог только догадываться о чём молит Бога человек, который побывал по ту сторону закона. Может замаливал грехи? Просил прощение? Пытался искренне раскаяться?
Любопытство терзало Севастьянова и однажды после службы он догнал Илариона и с деревенской непосредственностью спросил:
– О чём Вы молитесь, отче?
Монах поднял голову и Алексея пронзил его суровый взгляд. Повисла неловкая пауза.
– Пойдем за мной…
Наш герой вместе с монахом дошли до келий. В одном крыле здания жили трудники, в другом братия. Иларион повернул на свои половину, где Севастьянов ещё ни разу не был. Вдоль по коридору было несколько дверей, на которых висели таблички: «Без благословения не входить», а ниже написана молитва: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Алексей зашёл внутрь одной из келий вслед за монахом. Помещение напоминало солдатский кубрик: четыре кровати, письменный стол и зашторенное окно. Иларион подошёл к кровати, над которой висели фотографии Афона, Серафимо-Дивеевского и Новоиерусалимского монастырей.
Иларион вытащил из под матраса пожелтевшую вырезку из газеты. Главной иллюстрацией статьи был снимок молодого крепкого мужчины за решеткой «аквариума» в зале судебного заседания. Заголовок: «15 лет за массовое убийство». Подзаголовок: «Двое приятелей жестоко расправились с двумя девушками, стариком и рабочим».
– Нам с Павликом смогли приписать лишь четыре убийства, хотя мы убили пятерых, – произнёс монах. – Первой нашей жертвой был бомж, чьё тело так и не нашли. Избили его ради забавы и сбросили в реку. Бедолагу никто не стал искать и для меня с приятелем этот случай стал некой чертой, переступив которую мы не смогли остановиться. Следующего человека мы убили на пьянке в общаге. Рабочий местного градообразующего предприятия спокойно ужинал на кухне, когда мы вломились в помещение и стали глумиться над ним. В ответ на оскорбления он ударил меня в лицо и я оказался на полу. Закрыл голову руками в ожидании ударов, но вместо них на меня потекла кровь. Мой дружок вонзил ему под мышку охотничий нож. Я вскочил и начал пинать ещё живого человека ногами. Бездыханное тело даже прятать с утра не стали, для этой общаги постоянные убийства считались нормой. После этого мы ушли в гости к подружкам, с одной из которых я крутил роман. Помню, как соврал ей, что подрался с толпой такой же, как мы гопоты. Она смывала с меня кровь, гладила мою грудь и мускулистые руки и шептала: «Мой мужчина…» Третье убийство произошло спустя две недели на глазах у девчонок. Мы напросились в гости к местному деду самогонщику. Он выпил с нами и, как нам казалось, придремал. Но когда увидел, что у него выносят несколько бутылок «сэма» вскочил и поднял вой. Паша полоснул его ножом по горлу, а я несколько раз ударил старика молотком. Эксперты не смогли установить от чего он точно умер, все ранения были смертельными. Он ползимы пролежал в канализации, менты нашли его тело в нескольких стах метров от коллектора, в который мы его сбросили. Две из трёх подружек, пивших с нами заверещали, что пойдут в милицию и всё расскажут. Среди них была и моя Катя. Мы с трудом их успокоили и попросили дождаться утра, якобы мы сами явимся с повинной в отделение. Предложили им провести последнюю ночь перед разлукой в доме у Пашиной тётки в соседней деревне. На зиму хозяйка уехала в город, поэтому он пустовал. Там разыгралась кровавая драма. Мой приятель вырубил свою девушку чугунной сковородкой, а я накинул на горло Кати заранее приготовленные чулки. Она сначала попыталась сопротивляться, но быстро обмякла, лишь смотрела мне в глаза, пока её взгляд не остекленел. Третья девчонка Танюха наоборот нас поддержала и даже помогла стащить в подвал тела бывших подружек. Перед тем, как поджечь дом, она вернулась и поснимала с жертв золотые серёжки. Тогда и выяснилось, что одна из них ещё жива. Танюха плеснула на девчонок бензина и крикнула нам: «Поджигай»! Дикий вопль из подвала никто не услышал, да и пожарных вызвал случайный прохожий, увидевший за окраиной города красное зарево. Мы к тому моменту уже свалили. Танька добилась своего, Пашка стал её любовником и когда нас объявили в розыск он прятался у неё на квартире. Да вот она его и сгубила. Понесла в ломбард серьги убитых. Паху убили при задержании, а Танюха сиганула из окна, когда её попытались арестовать. Какие-то дебилы ещё прозвали погибшую парочку «Бони и Клайд», пока следствие не обнародовало материалы дела. Кстати, там помимо убийств нам припомнили и разбой, и грабежи. В те времена мы отжимали чужие мобилы, как семечки щёлкали. Когда пришли за мной, то я даже не попытался убежать. Мне несколько недель подряд снилась Катя и её светло-голубые глаза. Помню, как её мать на суд пришла с фотографией дочери. Судья зачитывал приговор, а я ничего не слышал, лишь видел её глаза. Потом были 15 лет ада, как мне тогда казалось. Страшные сны посещали меня всё чаще и чаще. Мне снилось, как я тону, вода заполняет мои легкие, а ужас всё остальное тело. Я тяну руку из воды, пытаюсь кричать, но слышу глумливый смех каких-то ублюдков. И лишь утонув, я понимал, что это были мы с Павликом. Во сне ко мне приходила Катерина, она ничего не говорила, а просто смотрела. В другом сне я горел, сначала пламя охватывало меня сверху, а потом вырывалось из груди. Меня спасла от безумия исповедь. В колонию приходил священник, который выслушивал чаяния падших людей. Отец Николай… Именно он объяснил, что меня сжирают изнутри мои грехи, мои чудовищные поступки, что бесы хотят лишь одного, чтобы я совершил последний несмываемый грех.