— Цехи — как корабли. Они плывут в будущее, — сказал Римский.
Марченко был прав работа организатора рабкоров захватила меня Каждый день интересные встречи. Все время в самом кипучем потоке жизни. Это не просто сбор заметок и при влечение новых рабкоров — получаешь «задания жизни» для газеты. Жизнь подсовывает острые вопросы — зарплаты, учебы, торговли, быта. Неделя, как я в газете, а уже успел побывать на «Серпе и молоте», на паровозостроительном.
Ноябрь
Организован комитет содействия строительству Днепрогэса. Председатель — Чубарь.
Опубликован отчет о выполнении плана хозяйственного (1925–1926) года. Харьков — главный машиностроитель Украины, только Ленинград да Нижний Новгород состязаются с ним по выпуску паровозов, генераторов, сельхозмашин и других машин. Почти вся промышленность города достигла уровня 1913 года.
Троцкисты продолжают налеты. Они используют любую трибуну для того, чтобы исказить решения XIV съезда, оклеветать ЦК. Они забывают то, о чем говорили месяц назад. То они требовали сверхиндустриализации, убыстрения темпов ее. Сегодня они против индустриализации, против сооружения Днепровской ГЭС. Они называют эту стройку «мыльным пузырем». Эти болтуны ничего не понимают в технике и экономике, говорят специалисты ГЭЗ, — так же как восемьдесят человек из Главэлектро, которые под опекой Троцкого почти год раздумывали, строить Днепрогэс или нет, и заключили, что строить его невыгодно. Мы решили вместе с Чубарем — он не ваз был у нас на заводе, — что эта стройка нужна.
«Дом коммуны» — шумный человечий муравейник. Он обжил особняк какого-то представителя иностранной фирмы. Лепные купидоны с облупившимися щечками, выпучив глазенки, смотрят на людей в шинелях, кожанках, стеганках, вытертых до белизны пальтишках. Они испуганы громкоголосьем, несмолкаемыми спорами, простодушным хохотом и неистово трубят в свои рожки с потускневшей позолотой.
В этом общежитии уже появились семьи — с ними шипенье примусов, запахи кухни, стираного белья.
Ленинский уголок «Дома коммуны», бывший кабинет владельца особняка с камином-башней, высокий, тенистый, просторный (можно разместить взвод), всегда полон. Здесь нельзя читать — это клуб. Читают в коридорах, занимаются в бесчисленных вестибюлях и лоджиях на широченных подоконниках. Сюда заходят из соседнего Дома Пролетарского Студенчества к товарищам по работе, учебе, фронту, землякам.
Здесь есть тореадоры споров. Они сразу выделяются.
Это Агид, корреспондент московской газеты, — «правдолюб» и прокурор всех и вся. Он непререкаем в своих суждениях. Высказывается всегда цитатами. Кто-то из студентов-медиков метко назвал его «Аккузатив» — «Винительный падеж». Опришко — человек, которого судьба бросала от петлюровцев к «зеленым». Негреба, сотрудник редакции.
Часто приходит Лука Обушный, друг Негребы, его старый товарищ по армии, председатель центрального бюро Пролетсуда.
В воскресенье ходил с братом на рынок. Он собрался купить картошки, не хватило со своего огорода. Почему никто не пишет о рынках — там оголена психология людей.
Селянин, продававший картофель, сказал прямо:
— Вы на нас, гражданин, не гневайтесь, шо дороже все стало. Не мы цены повышаем. Если бы товарищи из фина не повышали налоги, было б все по старой цене. Як месяц, так новый квиток приносят. Пересмотрели обложение. А мы вынуждены с людей брать. У нас, думаете, сердце не болит?
Уговаривают: не продавай частнику. А что, человек себе враг — сдавать в кооперацию? Она мне шо дает — только обещании! Так и получается — фин с нас, а мы с вас. За политику расплачиваетесь.
Слова, кажется, мирные, а стреляют, как обрез из-за угла.
В стенных газетах большинство рабкоровских заметок о восстановлении цехов, ремонте оборудования; многое износилось, в аварийном состоянии, особенно станки. Раёкоры так настаивают, чтобы печатали их заметки, будто это касается их личных забот.
Пришел на ГЭЗ (Государственный электромеханический завод) организовывать рабкоровские выступления, о работе кружков рационализаторов. Застал в моторном цехе секретаря окружного комитета партии Киркижа: приехал прощаться со своими товарищами по работе, друзьями по революционной деятельности. Киркиж был одним из руководителей Харьковской организации в дни Октября. Сейчас его отзывают на работу в Москву. На его место ЦК рекомендует Постышева — пока о нем знают только из газет. Постышев в последнее время руководил киевской окружной партийной организацией.
На заводе «Серп и молот» рационализаторы увлечены созданием конвейеров для сборки борон, нарезки гаек, механической штамповки деталей. Они с трудом «пробивают» свои предложения. В профсоюзных организациях считают, что конвейеры на наших предприятиях применять нельзя: «Конвейер делает человека рабом машины».
В городе читают статьи Хвылевого «Ахтанабиль сучасности» («Автомобиль современности»), о том, что «Москва — центр всесоюзного мещанства», что «в Москву украинскую поэзию не заманишь никакими калачиками».
Как подобное может писать Хвылевой — коммунист!
1
В начале декабря на «Серпе и молоте» стал появляться русый, сухощавый, с пристальным взглядом серых глаз северянин. То, что это северянин, определили сразу по окающему говору А кто, откуда, не заинтересовались. По одежке — московский пиджак из бобрика, грубошерстные брюки, заправленные в сапоги, — решили: приемщик из какого-то сельхозсбыта или кооператива, — мало ли народа приезжает на завод за боронами, плугами, молотилками! Отберут, что нужно, — ив свои края.
Но северянин задержался — стал приходить в цехи не только днем, видели его и в ночных сменах. Интересовался он не только качеством веялок и плугов, расспрашивал станочников, литейщиков, кузнецов, сборщиков о нормах, травматизме, выработках в разных сменах.
Наверное, не приемщик продукции, а уполномоченный охраны труда или представитель профсоюза: профсоветы от всеукраинокого до районного не скупились на присылку их. Начальство знает, кому пропуска выписывать на завод.
Удивляло, что «представитель» долго молча наблюдает за работой, а потом начинает разговор.
Как-то в механическом цехе мастер Дождев спросил северянина.
— Часто нас навещаете. Чем интересуетесь?
— Знакомлюсь с заводом.
— А сами где работаете? В какой организации?
— По соседству.
— У нас соседей много: и паровозостроители и электромашиностроители. Если по делам пришли, должны мне представиться. Я сменный мастер.
— Настоящий хозяин, — одобрительно произнес северянин.
— Это как понимать? — удивился Дождев.
— В лучшем смысле. Первый человек, кто за две недели спросил, что я делаю в цехах. Познакомимся: я секретарь окружкома Постышев.
— Такую фамилию слышал. На место товарища Киркижа встали. А я Дождев. Мастер. Двадцать лет здесь. Этот цех ставил с отцом. Старый цех в пятом году огнем артиллерии уничтожили.
Дождев стал рассказывать Постышеву историю завода.
— А вы у нас работали? — спросил озадаченно Дождев, когда Постышев дважды поправил его в датах событий.
— Не работал, а с историей завода знаком. Встречал ваших товарищей в Сибири, с бывшего Гельферих-Саде. Боевые люди. Славная история. О вашей обороне еще в Иванове слыхал. На пересыльных пунктах рассказывали о ней. История с нами по Владимирке шла, до океана кандалами прозвенела. Ну, об истории как-нибудь еще вспомним. Вы скажите, товарищ Дождев, почему в ночных сменах падает выработка?
Дождев удивленно посмотрел на Постышева: откуда дознался об этом?
— Так уж заведено. Ночью человек работает на тихом ходу.
— Может, тогда и третья смена не нужна?
— А продукцию кто будет давать? Заказы только успевай принимать. За гражданскую войну все в селе поизносилось. В деревнях бороны из леса мастачат.