— Вы просите слово, товарищ Постышев? — недовольно произносит Патлых. — Нужно уважать порядок ведения.
— Я требую слова от имени электриков, — говорит Постышев, уже подходя к трибуне.
— Слово предоставляется председателю рабочего комитета Иркутской электростанции товарищу Постышеву, — говорит Патлых и многозначительно добавляет, вглядываясь в зал, — члену большевистской фракции.
— Нет большевистской фракции — есть партия большевиков, — говорит, уже стоя на трибуне, Постышев. — И по поручению большевиков Иркутска я заявляю, что наказ, составленный Патлых и его сотрудниками, придется по душе предпринимателям. А рабочий класс требует другого. Я прочту наказ, который дал нашей рабочей делегации коллектив рабочих электростанции.
Железнодорожная школа на окраине Иркутска. Небольшой зал не может вместить всех желающих. Собрались иркутские большевики.
За столом президиума Шумяцкий, Боград, Вайнбаум, Окулов, Белопольский.
Железнодорожники хорошо знают всех этих людей.
Борис Шумяцкий начинает доклад:
— Я вернулся в конце сентября из Петрограда по заданию Центрального Комитета партии с точным ленинским указанием — вся власть в государстве должна перейти к Советам. Ее нужно брать не упуская времени. Брать — ломая силой силу врагов Советов.
Аплодисменты не дают продолжать оратору.
— Ваши овации говорят о том, что иркутская организация идет за Лениным, — наконец, выждав, когда овации закончились, продолжает Шумяцкий, — за Лениным идет Иркутский гарнизон. И мы все понимаем, что близятся дни, когда организация должна решить самые важные задачи.
Переглядываются сидящие за столом Постышев, Сергей Лебедев, Гаврилов, молодой бородатый военный в форме прапорщика Дубовой; каждый из них вспоминает недавний вечер, когда Шумяцкий на небольшом собрании иркутской военной большевистской организаций докладывал о своей поездке в Петроград.
И всплывают четкие, незабываемые слова ленинских указаний — готовиться к вооруженному восстанию.
Станция Иркутск забита воинскими эшелонами. На перроне, вокзальной площади толпы солдат, «проголосовавших ногами за мир», возвращающихся с фронтов.
Возле одного из эшелонов удивленно остановился смазчик Иван Павлович Артемьев. Стоит и не сводит глаз с рослого, бравого прапорщика, на груди которого четыре георгиевских креста.
Прапорщик, улыбаясь, смотрит на смазчика.
— Долго узнаешь, Иван Павлович, — говорит он.
— Да неужели Шевчук?! — радостно восклицает смазчик. — А я смотрю — плечи те же. Хоть сейчас «крюк» на них вешай! А на плечах погоны.
Они крепко обнимаются.
— Что, родственника встретил, Иван Павлович? — спрашивает другой проходящий смазчик Артемьева.
— Старый родственник, — смеется прапорщик. — Не один пароход вместе в Хабаровске разгрузили.
Расстаются на вокзальной площади Иван Павлович Артемьев, смазчик, и Иван Павлович Шевчук, прапорщик.
— Ты это письмецо посмотри до отъезда, Ваня, — говорит Артемьев Шевчуку, — и выбери минутку, загляни по адресу. Где рабочий комитет электриков, тебе скажут. А Постышева сразу узнаешь — сухой, костлявый, лицо у него суровое. Наш человек.
В комнатушке профсоюзного комитета электриков Постышев беседует с прапорщиком Шевчуком.
— В Хабаровске у нас есть товарищи. Там найдете Бойко-Павлова, он работает на Арсенале. Найдете Мухина — старого большевика. После фронта вам отдохнуть нужно было бы, но дела такие, что совесть не позволит отдыхать. Нам нужны командиры для отрядов Красной гвардии. Вы член партии?
— На фронте в марте вступил, — отвечает Шевчук. — После того, что вы рассказали, отдыхать не придется.
Шевчук пожимает руку Постышеву, собирается уходить. В комнату заглядывает артиллерийский фельдфебель, вынимает из-за обшлага шинели письмо.
— Смазчик какой-то дал на станции. Мы почитали и решили зайти поговорить.
— Хорошо решили. Садись, служба, потолкуем, — говорит Постышев, протягивая пачку папирос. — Товарищ прапорщик из вашего эшелона?
— Это пехота, а мы — пушкари, — поясняет фельдфебель, усаживаясь на стул и раскуривая папиросу.
В городском цирке митинг солдат.
На манеже представитель эсеров Арсеньев. Он говорит красочно, потрясая руками, как будто бы призывая массы людей к какой-то атаке. Он читает текст резолюции, одобряющей продолжение войны.
Цирк сотрясается от гула простуженных, прокуренных, вылуженных ветрами глоток:
— Хватит!
— Кончай болтать.
— Повоюй сам!
— Завоевали кресты на кладбище…
Размахивая листом с текстом резолюции, Арсеньев призывает голосовать.
В цирке поднимается несколько рук, не больше двадцати.
Выступает представитель иркутских большевиков.
Он говорит коротко:
— Большевики предлагают прекратить войну, прекратить бойню и распустить армию. Народ хочет мира. Кто за мир, за предложение нашей партии, за резолюцию Ленина, за Советы?
Более двух тысяч солдат, как по команде, поднимают руки.
Центральная площадь Иркутска. На ней выстроились необычные воины — рабочие, кустари. Они в куртках, фуфайках, полушубках. Винтовки у одного на ремешке, у другого на веревке, у третьего просто на кушаке.
Перед строем этих вооруженных людей стоит Сергей Лебедев — большевик-подпольщик, типографский рабочий. Он напряженно рассматривает ряды красногвардейцев. Одним советует поправить винтовку, другим показывает, как стоять в строю.
Из здания ревкома выходит Постышев.
Сергей Лебедев подает команду «смирно». Замирают ряды красногвардейцев на площади.
Метет поземка. За городом рабочие обозных мастерских, железнодорожники, металлисты, булочники изучают приемы рукопашного боя, занимаются строевой подготовкой.
Молодой бородатый прапорщик Иван Дубовой и поручик Дмитриевский обучают красногвардейцев.
Резиденция комиссара Временного правительства в Иркутске. Роскошно обставленный зал. За дубовым столом представители эсеро-меньшевистского комитета спасения революции. На диванах высшие офицеры штаба округа.
Высокий, сухощавый, с модными нафабренными усами комиссар Временного правительства Пирогов заканчивает свое выступление:
— Пора покончить с двоевластием. Час пришел. Этот их трибун Шумяцкий уже стал главкомом Сибири. Он предписывает нам распустить школы юнкеров.
— Согласен, — произносит полковник Самарин, грузный, медлительный. — Все рассчитано. В арсеналах есть оружие. Юнкера и офицеры рвутся в бой.
Сибирский купец Второв заявляет:
— Мы откроем все амбары и склады для нашей армии-освободительницы.
В «Белом доме» на берегу Ангары, ставшем домом Советов, 8 декабря начался обычный день.
Член военно-революционного комитета Постышев, председатель Центросибири Шумяцкий, начальник Красной гвардии Сергей Лебедев и другие работники Исполнительного комитета принимали рабочих.
Никто не обратил внимания на то, что к «Белому дому» подошел отряд юнкеров.
Они остановились у входа в дом, как будто готовясь к разводу караулов.
Красногвардеец удивленно смотрит на юнкеров, раздается выстрел. И уже во всех концах города стрекочут пулеметы, частит ружейная дробь.
Постышев, Лебедев, Шумяцкий вместе с сотрудниками и красногвардейцами баррикадируют входы в дом, открывают огонь по юнкерам.
По железной дороге мчится воинский эшелон.
В классном вагоне сидит Сергей Лазо, пишет письмо.
— Товарищ командующий, — отрывает его от письма матрос, перепоясанный пулеметными лентами, — подъезжаем к Иркутску. Кажется, успели: в городе еще пальба идет.
Разгружается эшелон. Сергей Лазо стоит на подъездных путях, выслушивает объяснения связного.
Пожилой солдат-сибиряк в промерзшей шинели: