— Товарищ председатель, там пришел какой-то Константиновский. Пропускать или нет?
— Пропускай, — приказывает Постышев. — Вождь иркутских меньшевиков.
Появляется Константиновский.
— Я хотел бы побеседовать с вами с глазу на глаз.
Следователи поднимаются, уходят.
— Павел Петрович, вы испытанный революционер, — говорит Константиновский, — вы должны понять, что страна развалена. Я говорю с вами прямо как социал-демократ. Советы не пользуются популярностью.
— У вас? — обрывает его Постышев.
— У всех, у сибирского населения, — горячится Константиновский. — На нас наступает голод. Нужно создать демократическое правительство, и тогда союзники дадут нам все: кредиты, хлеб, железо.
— А ведь то, о чем вы говорите, не ново, — поднимаясь из-за стола, произносит Постышев. — Мы это слышали от Церетели. Продавать свои убеждения за обмотки и похлебку не думаем.
— Чешские эшелоны движутся к Иркутску! — испуганно кричит Константиновский. — Они будут хозяевами положения!
— Хозяином положения был и останется рабочий класс.
Штаб Красной гвардии. Усталые люди, плотно окружив стол, слушают доклад Сергея Лебедева. Из полумрака комнаты выходит сонный, обрюзгший Борис Шумяцкий.
Все пристально смотрят на него.
Шумяцкий обводит взглядом своих товарищей и неторопливо, сосредоточенно произносит:
— Необходимо оставить город. Мы не можем жертвовать людьми. У нас слишком малые силы. Оказать сопротивление чешскому корпусу мы не сможем. Таково решение Центросибири. Есть предложение эвакуировать части на Дальний Восток. В Хабаровске на днях открывается съезд дальневосточников — съезд Советов Дальнего Востока. Центросибирь рекомендует направить Постышева.
Будто вымер Иркутск. На улицах ни души. Тишина. Лишь где-то прозвучат выстрелы. И снова безмолвие.
К вокзалу через понтон едут всадники — красноармейцы-мадьяры. Во главе их Постышев.
На берегу Ангары отряд ожидают женщины с детьми. Они безмолвно просят красноармейцев взять их с собой.
— Под огонь вас не возьмем, — говорит Постышев женщинам. — Мы еще вернемся.
II
Николаевск-на-Амуре. По реке плывут первые желтые листья.
Город замер. Пройдите по улицам и не встретите ни одного человека. Только увидите, как, притаившись, прильнув к оконницам, горожане смотрят за тем, что происходит на пристани. Только что причалили две японские канонерские лодки. Сброшены сходни. Идет высадка первого десанта. На пристани японский поручик, окруженный казацкими офицерами, наблюдает за высадкой десанта. Возле него амурский казак с большим блюдом, покрытым полотенцем с петухами. На полотенце хлеб и солонка с солью.
Маршевым бегом проходят по пристани японские солдаты.
Город замер. Город безлюден.
Августовский полдень. Станция в тайге. Солнце золотит вывеску: «Борзя». На пустынном перроне сторожевой — амурский казак. Прибывает товарный поезд, останавливается хвостовым вагоном напротив вокзала. С заднего тормоза сходит обвешанный фонарями, навьюченный сумками кондуктор.
— Чего там у нас на Дальнем? — спрашивает казак.
К нему подходят высыпавшие из вокзала другие казаки.
— Поди да посмотри, — машет рукой кондуктор. — Вы тут чалдонок потешаете, а там к вашим бабам микат на постой поставили. Японцев.
Молодой казак с серьгой в ухе, побагровев от злости, кричит через голову своим товарищам:
— Говорено, домой нужно подаваться! Даурцев нам нечего стеречь. Нужно свои места защищать. Чего ждать? Пока япошки там приплод оставят…
Его голос тонет в выкриках, в шуме, в ругани.
Зал хабаровского Народного дома. Над сценой кумачовое полотнище «Да здравствует V съезд трудящихся Дальнего Востока!». Рабочие, служащие, военные, люди разных возрастов, национальностей заполнили не только зал, но и проходы между рядами, сгрудились у дверей.
На трибуне председатель Дальневосточного Совета народных комиссаров медлительный Краснощеков.
— Мы должны поступить разумно. — Он всматривается в зал и после долгой паузы поучительно произносит: — Оказывать сопротивление сейчас нам нечем.
Кто-то из зала выкрикивает:
— Лазо заставил Семенова убежать из Читы!
— Это удача, — продолжает Краснощеков. — Я настаиваю на роспуске красногвардейцев по домам.
Зал шумит. Одни рукоплещут, другие кричат, многие срываются с мест.
На той трибуне, где только сейчас выступал Краснощеков, Постышев.
— Нужно принять все меры для того, чтобы остановить наступление, собрать силы. Это точка зрения Центросибири.
— Кого останавливать, все разбежались! — раздается выкрик.
— Вам хорошо наблюдать от Центросибири! — ехидно кричит кто-то из зала. — Обратный билет в Москву куплен?
— Я останусь вместе с дальневосточниками, — говорит Постышев, — и подчинюсь решению съезда.
Идут по таежным перегонам воинские эшелоны. Из окон товарных вагонов, из-за дверных перекладин выглядывают казаки. На дверях иных вагонов размашистые надписи: «На Амур», «Своих защищать станем».
Станция Шмаково. Вдоль дороги высокая стена тайги. Над ней белые главы монастыря. Они кажутся невесомыми и синеватыми в ночной полумгле. Неподалеку от монастыря на станции за выходным семафором остановился воинский эшелон. Он похож на табор. Стоят возле вагонов церковные подсвечники, горят огромные свечи. Бочки с медом, прямо на рельсах разложены костры. Возле них пьяные, остервенись, дуются в очко.
Из ночной мглы выходит Постышев. С ним несколько красногвардейцев. Постышев проходит мимо сидящих на рельсах партизан, приказывает подняться. Приказывает властно. Пьяные люди вдруг начинают подчиняться, идут к вагонам. Сопровождающие Постышева красногвардейцы расшвыривают костры, за шиворот поднимают картежников. Уже все стоят возле вагонов.
Постышев приказывает: командирам рот выстроить личный состав и доложить ему.
Короткая пауза.
Вдоль вагонов начинают выстраиваться роты. Командиры рот подходят к Постышеву, докладывают о построении.
Постышев приказывает:
— Возле вагонов выставить дневальных. Зачинщиков пьянки направить немедленно в Особый отдел. Выделить команды и начать рыть окопы вокруг станции. Всех паникеров и мародеров будем расстреливать на месте.
Станция Урульга. Яркий августовский день. Салон-вагон. Штаб командования войсками Дальневосточного Совета народных комиссаров. У карты Дальнего Востока, расклеенной на стене салона, стоит Лазо, командующий Забайкальским фронтом. Он докладывает представителям партийных, советских и военных организаций о фронтах на Дальнем Востоке. Их множество — от Читы до Владивостока. Карандаш Лазо очерчивает район Забайкалья, Приамурья, берег Уссури.
— …нет оружия, нет боеприпасов, нет продовольствия. Двадцать пятого — двадцать восьмого августа 1918 года Пятый чрезвычайный съезд трудящихся Дальнего Востока принял решение прекратить фронтовую войну, перейти к партизанским методам работы, — докладывает Лазо. — Мы выполнили свой долг. Выиграли время, чтобы распустить боевые части. Бойцы разойдутся по домам, но борьба будет продолжаться.
Эшелон останавливается на станции Волочаевка. Из воинского вагона выходят Постышев с женой — Постоловской. У нее в руках небольшой чемодан. Эшелон трогается. Двое одиноких людей на перроне. Вокруг пустынная равнина. Где-то вдали за сопками тайга, неподалеку от станции река.
Вечерняя заря плавится в реке. Вдоль берегов таежные чащобы. Пусто. Безлюдно.
На лодке плывет Постышев с женой.
Городской сад в Хабаровске. Шумно, весело, нарядно.
Казачьи офицеры, солдаты, фланирующая публика.
В летнем кафе на эстраде военнопленные мадьяры-трубачи. Они играют свои пушты — древние пляски Венгрии.