Посмотрите в архиве дела политических заключенных. Не допускаю даже мысли, чтобы Фрунзе и Постышев не переписывались со своими товарищами. Фрунзе, после того как Постышев, Сулкин и другие сопроцессники были высланы в Иркутскую губернию, отбывал срок каторжных работ во Владимирской каторжной тюрьме; тут же сидел его товарищ и сопроцессник, ближайший друг Постышева Гусев. Эта переписка многое раскроет, расскажет о думах, настроениях молодого Постышева.
Во Владимирском историческом архиве мне посчастливилось найти лишь одно письмо Постышева, оно адресовано его сопроцесснику Павлу Гусеву, продолжавшему отбывать срок наказания во Владимирской каторжной тюрьме. В деле Гусева, умершего в тюрьме от туберкулеза, хранится оригинал. Читал ли это письмо Гусев? Возможно, тюремная администрация не вручила его адресату?
Яркое письмо, убеждающее, что Постышев — человек с задатками художника слова.
Владимир, губернский,
арестантское исправительное отделение,
каторжанину Павлу Гусеву
из Заларийского, Иркутской 4/II.14.
Павел! Вот уже год, как я живу на новой родине. И ровно год, как я собираюсь писать тебе. А ведь, дорогой мой, кажется, я обещал написать тебе вскоре после освобождения. Да, я это обещание помню. Не забыл и того, какое удовольствие доставляет Вам каждое живое слово, пришедшее с воли; помню, прекрасно помню, что сам я недавно находился в одинаковых с Вами условиях; с таким же нетерпением ждал живого, теплого слова. И все-таки, Павел, несмотря ни на что, я не написал тебе до сих пор ни единого слова. Ах, Павел, Павел! Могу ли я надеяться после этого на твое извинение?
Можно было бы, вполне можно извинить это кому-нибудь другому, но не нам, испытавшим на себе все прелести вашей жизни. Чем мне оправдываться? Не лучше ли скорее приступить к описанию своей жизни. Начну сначала и постараюсь довести до конца. Как только мы покинули славный город Владимир, перед нашим взором открывались все новые и новые впечатления. Ехать на новую родину было весело. Рождество мы провели в Самаре. Там нас собралась порядочная компания. В Томской, или нет, в Красноярской, пересылке было уже слишком весело. Человек триста ввалились в тюремный барак, по силе песня, пляска, и, конечно, не без драки. Но чувствовали себя все очень хорошо, а главное — свободно. Встречались административные, которые сообщали нам о жизни в Сибири. Первого января мы прибыли в Иркутск, застали там воронежских. Стали ждать назначения… Вот тут-то нам пришлось туговато…
Главное, не было ни копейки денег, а ждать назначения пришлось недели три. Заботься об этом, «паря», а то придется тоже нелегко. Отделение, в котором мы были, было полно дашнакцутюнами. Была публика и из Орловской тюрьмы. Дождались дня назначения. Всех нас троих перевели в другой барак, где собирают партию. И назначили нас всех сирот в одну волость и одну деревню. Только Сулкина в этот раз не назначили, и ему пришлось остаться. Собрали партию, и мы тронулись дальше. До Тырени мы ехали по железной дороге и под конвоем. А в Тырени нас сдали крестьянам, но они еще похожи на конвойных, у них были ружья, и они получают месячное жалованье, как наемные конвоижки. Все-таки и тут мы были под замком, но все-таки режим гораздо ослабел, а Владимирского духа уже и не чувствуешь. Этот конвой нас довез до Балаганска. Там уже совсем другое: нас пустили ночевать на квартиры к товарищам. И тут я впервые почувствовал волю. С каким удовольствием, вообрази, я прошелся один по улице! Никого около тебя нет, один, на все четыре стороны [пути] тебе открыты, иди куда угодно. На другой день мы поехали дальше. И чем дальше, тем ощутительнее свобода. Наконец третьего февраля мы прибыли на место назначения, в село Янды (пол. сел.) Ирк. губ. Балаганского уезда.
Пришли в волость, нас приняли, после проверки и сказали, что мы свободны. Все от нас отступились, остались мы одни; куда угодно, туда и иди.
В Яндах из политиков, кроме дашнаков, никто не живет. И мы решили тут не оставаться — поговорили с ямщиками, которые нас везли, как арестантов, срядились с ними и тут же решили поехать в Усть-Уду. Попили чаю у дашнаков и как пассажиры, а не арестанты поехали с этими же мужиками из своей столицы. Приехали в с. Усть-Уду, там нас встретили товарищи. Стали опять пить чай, пошли разговоры, то, другое. Но вот приходит наш сопроцессник Ал. Жуков. Забирает нас на квартиру (они жили коммуной человек пять — трое столяров, Алексей стряпухой по очереди с одним товарищем). Тут-то мы и устроились. Немного отдохнув, я и Куликов пошли работать к крестьянам, и Яков пошел пилить шпалы.
Затем наступила весна.
И мы стали наслаждаться ее красотой, открылась река Ангара. Я купил сачок и стал ловить рыбу. Ездили гурьбой кататься на лодках. Ходили по цветы. Чудная, Павел, живописная местность нашего поселка. Самым любимым местом моей прогулки были горы. Утром до восхода солнца я брал газету и отправлялся на горы. Трудно для мня описать всю прелесть этих гор, когда они бывают позолочены восходящим солнцем и над ними высоко-высоко сверкает бирюзовое небо, и так близко к земле пылающая [заря]. Что вот-вот загорится Земля, а когда заходит солнце, то я предпочитаю гулять между гор, по «падям» — так они здесь называются. Тогда эти горы подернуты синеватой дымкой, а небо будто касается их верхушек, и сквозь сосны сверкают лучи заходящего солнца. Что-то волшебное представляется тогда взору, и душа наполняется чем-то неземным, и тогда хочется и обнять всех, хочется простить всем, и чтобы самому все было прощено. Чудно созерцать эту картину и с лодки, когда тихо несет тебя по течению. Вспорхнет где-нибудь стая уток и потонет в сверкающем небе. Я всегда возмущался, когда в это время их убивали. Уж слишком тогда всем хочется жить, да и стоит жить тогда. Ну, прожил я тут шесть месяцев, потом получил паспорт и поступил на пароход в качестве матроса. Проработал на пароходе до 12 ноября. Возил дрова, таскал муку и получал 21 руб., но приходилось много проживать, так что не мог скопить ничего на зиму. Часто бывал в Иркутске. Ходил и в театр нередко. Но главным образом там дороги харчи. Ездил я и по славному священному озеру Байкалу. Как оно, Павел, красиво! Потом пошел пешком в Усть-Уду обратно. Побыл там недели две и уехал в село Залори, где и живу сейчас. Со мной по соседству живет Ал. Жуков Яков остался в Иркутске, Куликов — в Усть-Уде. Недавно получил письмо от Сулама, он в Енисейской губернии, Канского уезда, в деревне Хандельской Тасевской волости.
Я, Куликов и Жуков живем семьями. Мы женились, и все поженились на поселянках. У Жукова уже родился сын. Ну, что бы тебе еще написать? Много нового на воле, да как вам написать об этом. Мы получаем много газет, получаем две газеты рабочие, газету «День», «Сибирь», «Современное слово» и др. Журналы «Просвещение», «Наша заря», «Современный мир», «Заветы», «Русскую мысль» и «Современные записки». Читать есть что, была бы лишь охота. Много литературы по страховой компании. Жизнь на воле кипит. Рабочие стали вполне современны, особенно петербуржцы.