1929 год, сентябрь
В день МЮДа Постышев, приветствуя комсомол, пишет: «Не может быть ничего левее ленинской партии. Все, кто пытается быть левее большевистской ленинской партии, могут скатиться и скатываются с пути большевизма на дорожку к классовым врагам, в сторону от социализма к капитализму… Беспощадно боритесь со всяким оппортунизмом в своих рядах, как откровенно правым (главной опасностью в настоящий период), так и прикрывающимся «левой фразой», а равно с примиренчеством, с уклонами. В современную эпоху развертывания на мировой арене классовых боев — это важнейшее условие успеха в деле борьбы рабочего класса».
Сегодня вся редакция на предприятиях. Сотрудники и работают и готовят материал для номера о «Дне индустриализации». Я тряхнул стариной, набивал опоки в литейном цехе. После смены пришел в заводоуправление и увидел Шлихтера. Академик и нарком Шлихтер что-то подсчитывал в плановом отделе. Так на каждом предприятии работают члены ЦК, правительства. После смены состоялся митинг. Приехал Постышев с паровозостроительного завода. Там работал в электромастерской. На митинге Постышев произнес короткую речь:
— Много я видел радостных дней у рабочего класса, но такого радостного еще не видел.
21 сентября
Опубликовано постановление бюро Харьковского окружкома партии о растратах на ХПЗ. Об этом гнилом нарыве уже несколько недель судачат, спорят, раздумывают в Харькове. Бухгалтер Свеженцев присваивал деньги рабочих и их отчисления на Заем индустриализации.
Выступление Постышева на бюро окружкома, напечатанное в газете, показывает, какое значение он придал этой растрате: «Разве дело только в том, что какой-то проходимец что-то случайно украл? Как можно пройти мимо ряда таких фактов, когда одни проходимцы командуют на Канатке, другие — на ГЭЗе, а третьи — на паровозном заводе? Как это так? Разве на ХПЗ нет настоящих пролетариев? Не хватает кадров? Ничего подобного! Там около тысячи членов партии и комсомольцев, сотни активистов… Мы должны пересмотреть нашу практическую работу. В обстановке величайшего напряжения мы требуем от рабочего класса дать снижение себестоимости, поднять производительность труда… Идет ожесточенная борьба за-хлеб с кулаками. В таких условиях мы должны быть требовательны к себе, требовательны к руководству и обеспечить в этом отношении абсолютную честность. Этот удар есть удар по окрпарткому… Нужно проковырять уши, освежить голову…»
В селах Харьковщины сплошной кулацкий саботаж хлебозаготовок, как по негласному сговору. У кулаков находятся защитники. Был в селе под Казачьей Лопанью. Кулак Перелома отказался продать хлеб. Приехал сын Переломы, слесарь депо «Октябрь», стал уверять уполномоченного, что у отца хлеба нет. Вскрыли подпол. Там был почти целый вагон хлеба.
16 октября
На городском собрании рабкоров и членов редколлегии стенных и многотиражных газет слушал доклад Постышева.
Он рассказал, как нужно бороться словом за пятилетку и коллективизацию. Анализируя работу многотиражек и стенных газет, Постышев особое внимание обратил на то, что газеты, критикуя коллективы, отдельных товарищей, забывают о том, что печать тоже можно и нужно критиковать. Кажется, об этом забывают и в больших газетах. Получается, что обратной самокритики нет. И связь с читателями нарушается.
Кулак маневрирует — срывает хлебозаготовки.
26 октября
Командировали в Кириковский район. Идет коллективизация. О том, что в селах идет коллективизация, видно по стечению народа на вокзалах. Вокзалы забиты. Тысячи людей куда-то едут. Не нужно расспрашивать — куда. Едут сами не знают куда. Просто убегают от коллективизации, порою продав за бесценок имущество, порою просто бросив его. Из разговоров на вокзалах узнаешь, что во многих селах творится неладное — в колхоз принуждают вступать. «Как же не вступишь? — делилась своими мыслями пожилая женщина на вокзале в Харькове. — У нас один средний хозяин отказался вступить, его сразу в кулаки зачислили и назначили на выселение».
28 октября
За два дня в селе Петрополье насмотрелся на картины развала. В селе организуют колхоз, сводят на животноводческие фермы артели весь скот. Крестьяне тайком режут коров — везут мясо на базар.
Уполномоченный по коллективизации, пожилой харьковский слесарь Натяченко рассказывает: «Пока скотину не начали обобществлять, все проходило ладно. Бедняки и середняки сами проголосовали за колхоз. А как приехали из района и начали нажимать на меня: своди всех коров и лошадей на один двор — тут такая завируха поднялась! Думал, что село разнесут. Кулаки это для себя использовали. Идет пропаганда — скот забрали, всех в Сибирь вышлют. Сперва в колхоз вступило шестьдесят дворов. На этом и нужно было остановиться. Нет, из района командуют — отстаешь, Натяченко Всех коллективизировать нужно».
Написал корреспонденцию о том, что происходит в Петрополье.
21
Двухнедельник коллективизации трудно взбирался на подъем.
В окружком круглые сутки непрерывно шли почта, донесения, оперативные сводки.
На многих конвертах были фельдъегерские пометки — «три креста». На телеграммах синели наклейки «молний». Порою от скупых телеграфных донесений, рапортичек веяло дымом пожаров. Нередко слова доносили выстрелы обреза в ночи. Шли тревожные сообщения о гибели селькоров, активистов…
Стоило только Постышеву на небольшое время уехать из окружкома, как на его письменном столе вырастали вороха корреспонденций из сел. Сейчас, вернувшись из Совнаркома, он просматривал сводки из районов о коллективизации, телеграммы, письма. Ставил на них свой гриф — писал короткие резолюции. Две телеграммы он отложил в сторону, нажал кнопку звонка.
— Всю эту почту по отделам, — сказал он вошедшему в кабинет помощнику, — и вызови Дзюбенко, редактора, Блата, Марченко.
— Блат сейчас в окружкоме, у Марченко, — доложил помощник. — Он больше часа ждет вас. Говорит, что нужно срочно видеть.
— Зови, зови. — Постышев снова взял со стола одну из отложенных телеграмм. В ней сообщалось о тяжелом ранении селькора, председателя сельсовета Дерегуса.
Перечитывая телеграмму, Постышев вспомнил безвозвратно ушедших друзей и соратников — наставника ивановских большевиков, ленинца, ткача Афанасьева — «Отца», убитого черносотенцами в дни первой русской революции. Память воскресила облик лучшего друга-сопроцессника Павла Гусева. Где-то на владимирском тюремном кладбище сравнялся с землей могильный холмик каторжанина… Зримо явились один за другим милые сердцу образы Сережи Лебедева, командира иркутских красногвардейцев, Ивана Постоловского, комиссара Щепетнова, соратника по иркутскому подполью и первым дням революции Гаврилова, казненных калмыковскими бандитами, сожженного в топке героического романтика революции Сергея Лазо.
Стук в дверь вывел Постышева из раздумья: в кабинет сразу вошли редактор окружной газеты, заместитель Постышева Марченко, начальник окружного отдела ГПУ Блат, секретарь окрисполкома Дзюбенко.
Постышев молча кивнул, пригласил жестом сесть.
— Павел Петрович, в Ивановых Братах кулацкое восстание, — продолжая стоять, доложил Блат.
— Ты там был, в этих Братах? — Постышев пристально взглянул на Блата. — Садись, чекист. Пока сам не убедишься, что происходит, с чужих слов никогда не говори. Я тоже получил телеграмму о том, что два твоих сотрудника улепетнули из села.
— Павел Петрович, я убежден, что нужны особые меры, — начал доказывать Блат, — там все кипит.
— Послать войско на деревню? — иронически оборвал его Постышев. — Никаких особых мер не нужно! Они всегда вызывают контрмеры.