— Опыта нет, — посетовал заведующий горсобесом. — Может быть, в Москве, Ленинграде есть уже такой опыт?
— Вы не в Москву, а в Краснозаводский район поезжайте. Там научат, подскажут. На паровозостроительном после собрания подошел один товарищ и говорит: «Хорошую цитату вы привели, товарищ Постышев, из Ленина. Только посмотрите, что у нас в учреждениях делается». Аппарат нужно освежать… Попросите парторганизации заводских районов помочь вам. А мы вас через месяц заслушаем на окружкоме. Потом у паровозостроителей отчитаетесь.
1927 год, февраль
Выдался тихий час Мы занимались в ленинской комнате.
Вошел Агид. «Не даст заниматься», — шепнул мне Твердохлеб.
Так и случилось.
— Опять товарищ Постышев выступил сегодня. На Тиняковке. Трибун! — иронически произнес Агид.
— Не мешай заниматься, — сердито сказал Твердохлеб.
— Извиняюсь. Ты оскорблен, Ваня, что я так сказал о лидере? — задиристо произнес Агид.
— Шел бы ты, Наум, в свою комнату. Видишь, люди занимаются, — сказал кто-то.
— Не могу сдержаться… Прочел это сообщение и должен высказаться, — с накалом произнес Агид. — На бирже безработных растет хвост. Цены поднимаются А секретарь окружкома все произносит радужные речи.
— Як бы тильки секретарь окружкома, — поддакнул Опришко, — а то бери выше — секретарь ЦК! Ему не на митингах нужно выступать, а делом треба заниматься. На селе черт знает шо робиться! Дядьки бигут из села. Слышал, як урки поют:
А Постышев в неделю если не два, то три раза выступает.
— Авторитет зарабатывает, — прокомментировал насмешливо Агид.
— Болтун ты, Наум! — не выдержал Твердохлеб. — Вредный болтун! Постышеву нечего славу зарабатывать. Он с ней сдружился на Владимирке, в Иркутске, под Волочаевкой. Ты пойми, что в нем профессиональный революционер живет. Он должен с людьми встречаться. Ты видел, как он на заводах беседует с людьми?
— В окружкоме целый корпус агитаторов и пропагандистов, — сказал Агид. — Секретарь ЦК должен заниматься всей Украиной.
— Когда наступают, командарм отправляется на главное направление, — спокойно заметил Колокольцев. — Харьков — это ударный корпус партийной организации Украины… Ты Постышева невзлюбил после того, как он твою демагогическую статью о сельских кооперативах безработных раскритиковал на партийном собрании паровозостроителей.
— История рассудит, — многозначительно произнес Агид.
— Вышвырнет политиканов на помойку, — рассмеялся Колокольцев — История — женщина домовитая и чистоплотная, грязи не любит.
— Ты скажи, — сказал вдруг Опришко, — шо ж оно таке? Партизаны булы из украинцев, командармы — украинцы, на заводе — украинцы. Серед них нема тих, кого секретарем окружкома можно избрать. Постышева прислали.
— Чубарь — украинец, Затонский, Скрыпник, Сухомлин — украинцы, — стал перечислять Слепухов.
— Все руководители должны быть украинцы, — упрямо произнес Опришко — На всех главных постах!
— А остальным билеты — и езжайте в свои республики! — рассмеялся Колокольцев. — «Геть с Украины!» Так?
— Могут жить и работать. Серед наших людей свои Постышевы найдутся, — ответил Опришко. — Может, и бильш талановиты.
— Им не нужно будет завоевывать популярность, — поддержал его Агид. — Их знают.
Сегодня получил первое самостоятельное задание — сделать заметку о бирже труда. Черт знает, о чем писать?! На бирже тридцать тысяч безработных. Кто эти безработные, трудно сразу разобраться. Одни в отрепьях, обросшие, исхудалые, другие — хорошо одетые люди, бодро настроенные. Дети каких-то «кустарей», дельцов, владельцев домов. «Что же не напишете о них». — «Писали — толку нет», — говорят безработные. «Взятки к правде все дороги отрезали, — сказал какой-то пожилой рабочий — Нужно опять идти в батраки. На пособие не проживешь с семьей». Стоило только мне войти на двор биржи, как окружили: «С требованием на работу?» Узнали, что нет, и сразу отпрянули.
Я написал обо всем. Секретарь редакции посмотрел и написал на заметке: «Для мемуаров».
— Нужно показать, как люди получают работу. Не сразу, но получают. А вы все дегтем вымазали. Прямо бунтовать осталось. Вам трудно будет работать в печати, Барвинец.
— Это верно, пока будут в ней такие чиновники, как вы, — сказал я. — Лгать я не могу.
Я впервые слушал выступление Постышева на собрании пайщиков кооперации. У него интересная манера говорить. Каждое слово он укладывает, как каменщик кирпичи, тот, подержав на весу, мастерком проверив, хорошо ли, до звонкости обожжен кирпич, плотно пригоняет один к другому. Он говорит просто и образно. Но ни одного слова из-под штампа газетного листа. Он отделяет фразу от фразы паузами, словно ждет, чтобы все уложилось в сознании. Но вдруг накаляется сам, сдержанно волнуясь, начинает говорить о своих раздумьях.
4
Постыщев встал из-за стола, подошел к окну. Харьков плыл в буранную ночь домами.
Февраль заканчивался такими бурными метелями и снегопадами, каких не видели на Украине с памятного тысяча девятьсот семнадцатого года, когда даже небольшие речушки затопили все окрест. Казалось, природа вторила тем политическим буранам, что разыгрались в жизни страны.
«Похоже, что зима обороняется от весны», — думал Постышев, наблюдая, как кто-то невидимыми грабастыми ручищами швыряет мокрый снег в оконные стекла, будто стараясь залепить им любую светлую точку в городе. И сам поймал себя на том, что весь календарь года у него распределен на периоды сева, жатв, выполнения промышленных, финансовых, строительных, культурных планов. Он вернулся к столу, взгляд упал на стопку отложенных книг, журналов. Постышев стал отбирать то, что нужно было прочитать в первую очередь, и снова сел за стол просматривать дневную почту.
Только поздним вечером после разных совещаний и заседаний в ЦК, окружкоме, горкоме, в районах города, познакомясь с тем, что приносила почта из Москвы, районов, можно было обдумать спокойно все, что подсказывали специалисты техники, агрономии, науки, изобретатели, крестьяне-опытники. Жизнь щедро дарила встречами с интересными, пытливыми, ищущими людьми, ежедневно подбрасывала головоломные вопросы, нередко каверзные задачи.
В городе росла безработица, начинались перебои в торговле хлебом. В селах вызывающе самоуправствовали кулаки. Темно было в селах. Там не было даже четырехлеток. Одна-две школы по округу радиусом в полсотни километров. Специалисты-агрономы перекочевали в город. Осенью и зимой не проберешься даже в районы — бездорожье. И не хватает средств. Только для строительства школ нужно было пятьдесят семь миллионов рублей. На заводах плохо с заказами и сбытом, порою производили то, что некуда отправлять. Только на одном «Свете шахтера» скопилась продукция за полтора года. Лежали на складе тракторы, выпускаемые паровозостроительным заводом. В учреждениях густо расцвел бюрократизм.
Кто-то сталкивал комсомол на обочину культурничества, затевал дискуссии о том, стоит ли заниматься политикой.
Нужно все перестраивать — промышленность, село, поднимать производительные силы. А лучшие силы партии отвлекала борьба с оппозицией. Казалось бы, все уже было покончено с ней после покаяний троцкистов на XIV съезде партии. Но то на заводах, то в научных учреждениях появлялись эмиссары Троцкого, Зиновьева, Каменева, организовывали подпольные собрания, крикливыми лозунгами сбивали с толку людей, сеяли сомнения. Национальная группировка, руководимая наркомом просвещения Украины Шумским, вторгалась в жизнь организаций с шумными декларациями о великодержавном шовинизме, требовала форсирования сплошной украинизации, предлагала убрать из учреждений и учебных заведений всех русских, представителей других национальностей.