— Ты ведь тоже так думаешь? — спросил он у Хирамэ, стоявшего у него перед глазами.
— Ну да, — печально ответил тот. — Тут ничего не поделаешь. Остается терпеть.
— Ну как ты там? Держишься?
— Куда там! Бьют каждый день.
— Меня тоже. Но надо держаться. Мы должны вернуться живыми.
— Это… Я не уверен. Выживем ли мы?.. Не знаю.
Часть, в которой оказался Одзу, неожиданно высадили в Дайрене. Позже бывшие студенты узнали, что их отправили в Маньчжурию для пополнения Квантунской армии, чтобы армейское командование могло перебросить ее лучшие части на южный театр военных действий.
Выгружаясь под дождем с транспортного судна, пришвартовавшегося у пирса дайренского порта, Одзу и его товарищи удивленно разглядывали непривычный чужой пейзаж. По причалам, где громоздились горы угля, сновали бесчисленные кули с огромными мешками за плечами. За их работой наблюдала японская военная жандармерия.
Построившись, пешим маршем отправились в Дайрен. В отличие от улиц японских городов, оказавшихся будто на грани между жизнью и смертью, здесь рядами росли переливающиеся изумрудной зеленью акации, вдоль улиц стояли чистые, построенные на европейский манер здания.
Вновь прибывших разделили на три группы. Одной предстояло разместиться в Порт-Артуре и Дайрене, двум другим — охранять границу в Северной Маньчжурии.
В глубине души Одзу надеялся остаться в Порт-Артуре или Дайрене. На его счастье, группа, в которую он попал, была расквартирована в Дайрене.
Однако учения и тренировки стали еще тяжелее. «Старики» из элитной Квантунской армии выжимали из первогодков все что можно, будто специально ждали появления этих хиляков студентов.
Одзу все меньше думал о Хирамэ. Отнимающие силы учения и казарменная жизнь не оставляли времени на погружение в грезы о прошлом. Бывшие студенты не только должны были, как солдаты, выносить тяготы, которые несли учения. По ночам им еще приходилось готовиться по программе слушателей офицерской школы.
Через два месяца до них наконец дошли первые письма из Японии.
Одзу получил письмо от матери. Своим убористым почерком она писала об отце и знакомых, но за этими словами оставалось что-то недосказанное. Взяв второй листок письма, Одзу застыл от ужаса.
«Вчера мы узнали, что погиб Хирамэ, заболел на фронте и умер. Звонила его сестра. Подробностей мы пока не знаем. Я знала, что это известие тебя поразит, и не могла решить, сообщать тебе или нет. Но вы так долго дружили, и в конце концов я все-таки решила написать. Очень прошу: береги себя и служи своей стране. А теперь…»
В тусклом освещении казармы Одзу раз за разом перечитывал это место в письме матери.
Новость была настолько неожиданной, что он вообще ничего не чувствовал. Казалось, он читает письмо снова и снова, чтобы дать эмоциям вырваться наружу.
«Хирамэ?.. Мертв?..»
Ни шока, ни удивления. Все было смыто гнетущей судьбой мрачного века. И он сам — один из тех, кого унесло это течение.
— Эй, Одзу! — окликнул его сидевший рядом трехзвездочный рядовой. — Ты чего скис-то? Случилось что?
— Да. Сообщили, что друг умер. Заболел на фронте и умер.
— Ух ты! — Голос «старика» звучал мягче, чем обычно. — Ты давай, духом не падай. Все мы умрем когда-нибудь.
Одзу сказал, что ему надо в уборную, и вышел в коридор. В казарме уборная была единственным местом, где человек имел возможность побыть один и поплакать. Там Одзу впервые дал волю слезам…
Эксперимент
Сам Курихара ничего не говорил об исследовании печени Айко Нагаямы. Он не просто отказался обсуждать эту тему, а сказал как-то странно: мол, у шефа есть к Эйити разговор.
«В чем дело?»
Эйити вернулся в отделение весь в сомнениях.
В отделении никого не было. Даже Курихара, с которым он только что говорил по телефону, испарился. Сквозь давно не мытые оконные стекла на столы, книги, лабораторную посуду проливался полуденный свет, в лучах которого плясали пылинки.
Эйити пристроился на одном из стульев, чтобы выписать рецепт отцу.
Зазвонил телефон. Не вынимая сигарету изо рта, Эйити снял трубку и услышал голос шефа:
— A-а, это ты? Курихара, наверное, тебе сказал. Есть сейчас кто-нибудь в отделении? Отлично! Подождешь меня? Скоро буду.
В ожидании шефа Эйити с чувством смутного беспокойства в груди рассматривал сигаретный дым, поднимавшийся от его пальцев.
Тут он заметил почтовую открытку, приколотую кацелярской кнопкой к маленькой панели у входной двери.