— Я ходил к вам домой. Но там весь район выгорел. Как ваша мама?
— Все в порядке. Живет со мной.
Приятель Одзу и женщина, что пришла вместе с сестрой Хирамэ, стояли у входа в «бар» и слушали их разговор.
— Это школьный товарищ моего брата. Тоси-сан! Может, ты пойдешь пока? — сказала сестра Хирамэ.
Когда они остались вдвоем, сестра Хирамэ сказала:
— У нас не очень чисто… но может, вы к нам заглянете? У меня есть одна вещь, принадлежавшая брату. Хочу вам передать.
По эстакаде прогрохотала электричка. Под ней вдоль бетонной стены струился грязный ручеек. Привалившийся к стене бродяга с отсутствующим видом взирал на прохожих.
— Брат, будь он жив, наверное, отругал бы меня… Но когда у тебя мать на руках и помочь некому, тут уж не до нарядов.
Сестра Хирамэ никак не могла избавиться от чувства неудобства за свой наряд и за то, что ей приходится заниматься мелкой спекуляцией. Одзу вспомнил, как она выглядела в тот вечер, когда Хирамэ провожали в армию, как подливала гостям сакэ.
— Я слышал, что он умер на фронте, заболел… Что у него было? — спросил Одзу.
— Воспаление легких. Мы получили письмо от его сослуживца… По его словам, брат умер через два дня после того, как его положили в госпиталь.
— Значит… воспаление легких?
Одзу представил себе Хирамэ с его хилым сложением. Зеленых, неоперившихся первогодков, которых гоняют по холоду под открытым небом, в то время как «старики» греются в бараках у печек.
— В Корее зима, наверное, холодная.
Одзу непроизвольно вздохнул. Зимы в Дайрене стояли суровые, в Корее, видимо, тоже. Это была не просто низкая температура, холод причинял настоящую физическую боль.
— Он старался держаться изо всех сил.
У Одзу не находилось других слов утешения для сестры Хирамэ. По пути она прижимала уголок косынки ко рту, чтобы не разрыдаться.
Они пересекли выгоревший пустырь и направились к тускло освещенному бараку. Его соорудили на месте сгоревшего гаража, от которого остались одни стены, и покрыли оцинкованным железом.
— Мама! — позвала сестра Хирамэ, когда они подошли к бараку. — Мама!
В окно выглянула женщина. Одзу узнал в ней мать Хирамэ, только волосы у нее стали белыми как снег.
— Я вас помню, Одзу-сан! Ведь это вы, Одзу-сан? Лицо женщины скривилось, из глаз брызнули слезы.
Сестра Хирамэ провела Одзу внутрь.
— Мне очень стыдно. Здесь такая грязь…
Она быстро собрала чашки и палочки для еды с низкого столика, отодвинула стоящую рядом переносную печку. На кнопке, приколотой к дощатой стене, висела фотография Хирамэ в рамке.
— Если бы мой мальчик был жив… мы бы до такого не докатились… — ворчала устроившаяся рядом с Одзу женщина.
— Мама! Сколько раз я тебе говорила: какой смысл все это повторять? — повысила голос сестра Хирамэ. — Одзу-сан! Вот вещи, оставшиеся после брата.
Узел на фуросики из линялой клетчатой ткани был туго затянут. Сестра развязала его под тусклой лампочкой, и Одзу увидел костюм и галстук, в которых Хирамэ провожали в армию, и бумажник.
— Есть еще кое-что… Это привез его товарищ. Его репатриировали из Кореи. Они служили вместе.
Одзу непроизвольно протянул ладони к одежде, которую носил друг. Перед глазами встали станция Санномия и одетый в этот костюм Хирамэ, с гордым видом сходящий из вагона на платформу.
— Товарищ привез авторучку и записную книжку брата.
— Авторучку? Можно взглянуть?
— Конечно.
Сестра встала и взяла коробку с маленького столика, стоявшего в углу комнаты, и открыла ее.
— Вот.
Это была та самая авторучка. Ручка, которую он не забудет никогда, даже если бы захотел.
— Да-а, — едва слышно выговорил Одзу. — Хирамэ… много ей писал.
— Возьмите. — Сестра внимательно всматривалась в лицо Одзу, повернутое к ней в профиль. — У нас больше ничего нет, чтобы дать вам на память о нем… Пожалуйста, возьмите, Одзу-сан.
— Но как же…
— Ничего. Думаю, брат был бы рад узнать, что вы ей пользуетесь.
Одзу в знак благодарности поднес авторучку ко лбу и положил во внутренний карман.
— Большое спасибо.
— А может, и записную книжку заберете?
Одзу покачал головой. Он не мог принять эти вещи, еще хранившие запах Хирамэ. Слишком мало вещей от него осталось.
— Нет, в самом деле, — сказала сестра. — У нас эта книжка все время будет напоминать о нем. Тяжело нам будет.
В мерклом свете лампочки Одзу пролистал записную книжку.