— Вот тебе раз! Разве в столь просвещенном государстве сохраняется такой средневековый пережиток, как телесные наказания?
— Категорически запрещены. И если изредка случаются, то исключительно по просьбе самих детей.
— Чего же они тогда жалуются?
— Дети, что с них возьмешь! Сами попросят, а потом обижаются.
— Ну а кто же там все это делает — кинозалы, дискотеки и все прочее, если никто не работает? — не унимался я в поисках противоречий.
— Наука. В их академии такие головы, такие изобретатели, сколько всяких роботов они придумали, столько всякой кибернетики…
Много вечеров подряд расписывал мне Карла прелести этого фантастического государства, пока я однажды не вздохнул опрометчиво насчет того, что интересно было бы его наяву увидеть.
Видели бы вы, как оживился Карла, будто именно этих слов и ожидал.
— Хоть завтра! Сочту за честь…
— Что «завтра»? — не понял я. — В Государстве Розовых Грез хоть завтра могу оказаться?
— Отправиться можете хоть завтра. А добраться до него — пара пустяков.
— Да ты что, Карла! Всерьез? Нет уж. Зачем мне? Меда я не ел, что ли? И вообще…
Карла вел свою линию неутомимо — убеждал, упрашивал, соблазнял веселыми приключениями, романтикой неведомых стран, пылью уходящих за горизонт дорог… Я слушал про все про это с удовольствием, но уходить из дома не торопился. Постепенно Карла начал раздражаться, даже сердиться.
Помню, после нашего разговора о жизни и смерти, который Карла подслушал из моей комнаты, он встретил меня саркастической усмешкой.
— «Тепло души воспаряет в небеса»… «Друзья и после смерти согревают нас теплом своих сердец»… «Солнце возникает из вздохов пташек и букашек, живших до нас»… — издевательски декламировал Карла, как бы не замечая меня.
Признаюсь, даже не так уж сильно вроде бы переиначенные папины мысли звучали в его устах идиотски.
— Чего это ты там бормочешь? — не очень дружелюбно поинтересовался я. — И зачем суешь свой нос, куда тебя не просят?
— Когда я вам рассказываю о Государстве Розовых Грез, вы насмехаетесь, а этой чепухе верите.
— Почему «чепухе»?
— Потому что, осмелюсь утверждать, жульничество все ваши красивые призывы к благородству, самопожертвованию, бескорыстию. Внушают это наивным простакам, чтобы они, простаки, жили не так, как им хочется, а как им велят. Мама ваша правильно говорит: ничего, кроме могильной плесени, после смерти нас не ждет. Умирают все в одиночку. А раз так, то и жить надо в одиночку. Грустно, но ничего не поделаешь — закон природы! Я бы даже сказал — закон мироздания!
Я несколько растерялся от этого неожиданного злого напора. Спорить мне не хотелось, но не мог же я позволить издеваться над мыслями отца!
— Не знаю, что со мной будет после смерти, — говорю. — Но пока я живой, я не согласен подчиняться такому мирозданию, которое велит жить в одиночку. Понятно? Я с папой согласен: если бы в этом состояла правда жизни и смерти, жить не стоило бы.
— А почему, собственно говоря, жизнь должна что-то стоить? Букашка родилась и сдохла, никто в этом ни трагедии не видит, ни глубокого смысла не ищет. А чем отличается от букашки человек? Что, позвольте полюбопытствовать, изменилось бы в бесконечном космосе, если бы, извините, вы, Алексей Анатольевич, вовсе не родились?.. Трусим мы правде в глаза взглянуть, вот и придумываем утешительные сказочки. Спросите у этого вашего свихнувшегося на науке, откуда берется солнечный свет и имеют ли к нему хоть какое-то отношение души усопших друзей и букашек?
Я спросил.
— До последнего времени в науке господствовала теория, согласно которой солнечное излучение образуется в ходе термоядерных процессов, — ответил Научный Мальчик. — Сейчас на этот счет возникли некоторые сомнения. Тем не менее думается, что сознание букашек к солнечному теплу действительно никакого отношения иметь не может. Впрочем, в мире психических явлений еще много загадочного и неизученного.
— Ага! — торжествующе сказал я.
— Но думается, — продолжал Научный Мальчик, — ваш папа вовсе не претендовал в данном случае на научную гипотезу. Его версия имеет более поэтический, нежели космогонический характер. Поэтический же образ логического аналога не имеет, он многозначен, ассоциативен и неисчерпаем, то есть с точки зрения строгой науки бессмыслен.