Греческие корни слова травма отсылают нас к ране, или вреду, но также и к поражению. Герой Персей обезглавливает Медузу, змееголового женоподобного монстра из греческой мифологии, перерезает ей горло своим алмазным мечом. Победитель стоит над своим трофеем, потрясая головой Медузы, ее корона из змей – его новое оружие. Медуза травмирована: обманута, убита, повержена. Но ее глаза на отсеченной голове по-прежнему моргают. Змеи по-прежнему извиваются. Медуза еще жива, просто ее разум отделен от тела. После обезглавливания тело и голова Медузы оказались далеко друг от друга. Ее голова осталась в плену, прибитая к щиту Афины, богини войны, и использовалась как оружие против наступающих войск. Ее тело осталось гнить там, где упало. Но, хотя я и испугалась появления Медузы, я чувствовала, как во мне восстает, поднимается ее сила. У меня было предчувствие, что мы будем вместе странствовать по свету, обезглавленные и слепые, передвигаясь с помощью чувств; неуверенные в том, какое из направлений приведет нас обратно к нам самим, а какое – всего лишь к дальнейшему наказанию.
В скором времени после первого явления Медузы мы с сестрой играли во дворе. В выдуманной нами игре я была коренным американцем, защищавшим свою уязвимую сестру-ковбоя с помощью магии. Я только пошла в начальную школу, и из истории я знала только, что индейцы помогали первым колонистам в День Благодарения и это имело какое-то отношение к индюшкам, которых мы рисовали на плотной бумаге, и к черным фетровым широкополым шляпам с медными пряжками. Индейцы дали нам кукурузу, а мы им в ответ – одеяла, зараженные оспой. Мой отец еще не отвез нас в поход по Монтане, посетить Литтл-Бигхорн, увидеть нашего отца-основателя – мужчину, стоящего ближе всех к генералу Кастеру, когда его наконец настигли последствия неистовой резни и предательств в местных землях Северо-Запада.
В нашей игре в ковбоев и индейцев мы обычно представляли, что сбежали от деспотичной семьи, злого мужа или жестокого отца, и по очереди прятались и защищали друг друга, воображая себя буйволами или любыми другими рогатыми жителями прерий. В тот день я стояла в клевере, полном пчел, кланяясь и топая, в круговом защитном танце, а моя сестра была в боковом дворике. Я услышала суматоху над головой – хлопанье шелковых крыльев в полете. Протестующее карканье, крик битвы. Я стояла во дворе одна, глядя вверх. Стремительно мчащийся с небес зяблик преследовал ворона, черный астероид в потоке дыма и крови. Ворон упал у моих ног. Он лежал, ловя воздух, глядя прямо на меня в отчаяньи, в то время как его жизненная сила утекала сквозь эбеново-черный живот. Трава измазала его кровью мои пальцы на ногах, и мои шаги оставляли красные следы.
Глава третья. Покидая храм отца
Попробовав на вкус горький плод преисподней, я вернулась с севера и узнала, что мама обручена с Бэлой, мрачным венгром первого поколения, с которым она познакомилась в кружке писателей. С черными как смоль волосами и густыми усами, высокий, с кожей оливкового цвета, он едва разговаривал, но обожал писать пьесы. Он жил словно дерево или камень, по большей части молча. Он был драматургом только по ночам и иногда на выходных. Все остальное время он определял количество угарного газа и других токсичных веществ для окружного отдела по контролю загрязнений воздуха.
Мой в-скором-времени-отчим ненавидел быть инженером, он всегда говорил, что стать им вынудили родители. Он редко разговаривал, но, когда такое случалось, это было все, что он произносил. Его родители-иммигранты заставили его сделать практичный выбор, и ежедневно он вяло, с горечью ими возмущался. И, чтобы им отомстить, он оставил их в сельской Пенсильвании с ее светлячками, деревянным домом, от которого пахло пирогами с картошкой, со своей сестрой, их дочерью – жалкой заменой сына. Одно из моих немногих воспоминаний о сестре Бэлы: она отказалась сесть на заднее сиденье машины вместе с ним, потому что тогда их ноги будут соприкасаться. Это же практически инцест!
Бэла переехал в Калифорнию, куда люди обычно едут в поисках себя. Миссия выполнена: он был Бэла и жил на Бэла-авеню. И оказалось, что он – тот, кто пишет пьесы по выходным, а затем страдает от сизифова труда всю неделю, чтобы угодить своим родителям, живущим за три тысячи километров.