Когда мне исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, мой порочный дед начал писать маме письма. Он скрывался где-то во Флориде, мучая свою новую дочь и заставляя ее охваченную раком мать обедать отдельно, в другой комнате, чтобы она не оскверняла его трапезу. Я никогда не встречалась с этим мужчиной. Все, что я знаю о нем, я узнала из рассказов. Я пришла в студию моей матери и обнаружила ее с побелевшим лицом, читавшую письма. Я задержалась в дверях и наблюдала, как она читала, словно съеживаясь от каждой прочтенной страницы. Эти письма об отцовской любви для нее были словно морковка на веревочке перед носом у осла. Он всегда ее любил, разве она не замечала? Если она не видит этого, она не может признать, что он никогда ее не оскорблял, это все было у нее в голове, и тогда, он писал, ей надо быть осторожной. Ради меня, ради моего брата. Нам может грозить опасность.
В то время мама работала в маленьком издательстве, специализировавшемся на книгах для туристов, и очень гордилась тем, что написала об Йосемити[25] и Статуе Свободы. Когда я появлялась дома после школы, в предвкушении обеда, состоявшего из индейки и передач с Опрой и Филом Донахью, я закрывалась на щеколду, и мне ни при каких обстоятельствах не позволялось открывать кому-либо дверь. Если кто-то стучал, я должна была спрятаться в шкафу. Если я замечала подозрительного незнакомца, следящего за мной на улице, мне нужно было убежать от него подальше. Никогда не садиться в чужую машину. Лучше умереть на улице, быть застреленной в спину, чем сесть в машину, говорила мне моя мать. Есть или нет у них ненормальный дед, – тем не менее многие девочки слышат эти предостережения. Сесть в чужую машину – участь хуже смерти.
Неважно, какие издевательства выпали на голову моей матери от дедушки, когда она была маленькой, она всегда этому сопротивлялась. Я знала это, поскольку, во-первых, мне сказала бабушка и, во-вторых, как и наиболее травмированные люди, мама беспрестанно об этом говорила, даже не осознавая этого. Из того, что я поняла, главной целью деда было, чтобы мать в итоге сдалась. Чтобы остальные уступили его праву делать все, что ему вздумается, со своей семьей, с ней, со всем миром – из этого он мог бы извлечь для себя пользу. Но мама никогда ему не уступала. Она всегда сопротивлялась, не обращая внимания на то, как он к ней приставал или какие наказания применял. Это в ней говорила ведьма. Повстанец. Уже постарше, она могла защитить своих братьев и сестер от злобы отца. Это тоже была ведьма. Но всякий раз, как она, еще маленькая, сопротивлялась, это дорого ей обходилось. Каждая рана, каждый ущерб, нанесенный ей, заталкивали ведьму внутри нее глубже и глубже, на задворки, в темный лес ее психики. В болото. В недосягаемость от земных травм. До тех пор, пока моя мать не выбралась на другую сторону и не нашла убежище в обыденности.
Маленькой, она всегда этого хотела: чувствовать себя нормальной, обычной. Ее семья постоянно переезжала, когда она была ребенком, из-за того, что ее отец играл с огнем, приставая прямо из окна к маленьким соседским девочкам, и из-за того, что он делал с ними на детских площадках. Для моей мамы обыденность означала безопасность, ее семья не была нормальной, и это заставляло ее так много страдать. Но потом родилась я, и я не была обычной, стандартной. Я тоже была повстанцем. Ведьмой с самого рождения. Изменяя правила школьной пьесы в пятом классе, потому что они были недостаточно продуманы для девочек, я крутилась вокруг лестницы и говорила: «Когда вырасту, хочу быть астронавтом» – вместо того, чтобы произнести «я хочу выйти замуж за астронавта», как приказал мой учитель. Моя мама сияла от радости, когда ее вызвали в школу из-за этого. Но хотя она и любила меня и восхищалась моей остроумностью, стойкостью и строптивостью, она часто жаловалась на мое плохое поведение.
Едва ей исполнилось тридцать, ведьма внутри нее впала в спячку. Она была измотана. Ее борьба сначала с отцом, затем с моим отцом, потом в роли матери-одиночки, потом снова, чтобы сберечь брак с моим отчимом, высушила ее до дна. И какое-то время она думала, что если просто станет идеальной женщиной, женой, мамой, дочерью, будет красивой и доброй и не примется жаловаться, тогда, быть может, все наладится. Но затем, когда жизнь стала проще и ожила, как растение (некоторые из нас называют их лекарством, а другие – сорняком), ведьма в ней снова расцвела.
25
Йосемитский национальный парк, расположенный в округах Мадера, Марипоса и Туолумне штата Калифорния, США.