И Мария Прокопьевна подумала, что, может быть, следует пощадить детское самолюбие, сделать вид, что она о заметке забыла. Конечно же, какие из третьеклассников сочинители. Непосильное занятие для них. Хоть бы диктанты-то без ошибок писали — и то хорошо. Правда, у Тиши Соколова письмо довольно-таки грамотное. Люсе Киселёвой он в этом не уступит — не поддастся, как они говорят. А вот с тем, что она заметки может писать, а он не может, видимо, придётся ему примириться. Тут уж кому что дано. Хотя, по правде сказать, и Люсе, наверное, не дано. У тех, в кого заложен от природы талант, он прорезается рано. В каком возрасте Пушкин стихи писал? А Лермонтов? То-то и оно… Лермонтов и погиб-то двадцати семи лет. Считай, ещё юноша, а вошёл в мировую литературу.
Мария Прокопьевна смущённо махнула рукой: да что это она? Никак, великих писателей хочет вырастить из своих воспитанников? Великих музыкантов? Художников?
Выросли бы простые, хорошие люди — и за это б она должна быть признательна своей судьбе. А Мария Прокопьевна вон куда замахнулась, до каких высот захотела достать — до Пушкина, до Лермонтова…
А что? И их ведь учили учителя. Тоже, наверно, не думали, не предполагали, что ваяют души гениев, гордость нации. Вот скажите мне, кем будет Тишка? Злодеем? Гением? То-то и оно, никто не знает.
И всё же интуиция, великое предчувствие подсказывали Марии Прокопьевне, что из Тишки вырастет не злодей.
— Тиша — славный мальчик, — расстроганно улыбалась Мария Прокопьевна.
Ей почему-то вспомнилось сейчас, как они пришли к ней два года назад в первый класс. Мария Прокопьевна думала, что знает их всех — каждый же день у неё перед глазами бегали по деревне, на её глазах ссорились, при ней мирились.
А сели за парты знакомые ей мальчишки и девчонки — и она не узнавала их. В лицо-то узнавала, а в поведении многих как подменили. Кто на улице бузотёрил, тот на уроке работал обстоятельнее иных детсадовских умников. К ребятам пришлось привыкать заново, ломать старые представления о них.
На своём первом в жизни уроке им всем очень понравилось, что если тебе надо о чём-то спросить, если хочется ответить на вопрос учителя, то обязательно подними руку.
И когда Мария Прокопьевна поинтересовалась, кто плохо слышит, весь класс поднял руки. Нет, они слышали хорошо, но все хотели ответить на вопрос учительницы. И когда она их не спрашивала, не выдерживали, кричали наперебой:
— Я хорошо! Я хорошо!
Но самым невероятным было, когда Мария Прокопьевна устроила перекличку. Она взяла классный журнал и стала зачитывать по списку фамилию и имя ученика. Они ж к фамилиям не привыкли. На улице ж очень просто — Тишка, Ванька, Серёжка…
— Ребята, — предупредила Мария Прокопьевна, — я сейчас буду называть ваши фамилии, а вы вставайте и отвечайте: «Я!»
Она уже предвидела, что произойдёт неразбериха, но не ожидала такой.
— Андреев Володя…
— Я!
— Правильно. Молодец… Бураков Толя…
— Я.
Класс насторожился, каждый ждал своей очереди, глазёнки горят, рты открыты…
— Комарова Тамара…
— Я! — Люська Киселёва вскочила даже с поднятой рукой, а Комарова Тамара робко оглядывалась, недоумевая, неужели она ослышалась, неужели не её вызвали.
Дважды Люся Киселёва срывалась с места не в свою очередь, а когда Мария Прокопьевна, наконец, назвала её, она, уже утратившая к перекличке интерес, не поднялась, и, когда Мария Прокопьевна подошла к ней и сказала, что зачитала её фамилию, та пожала плечами:
— А я уже два раза вставала, — и заревела. — Я не хочу самой последней…
Мария Прокопьевна даже опешила, не зная, что делать.
Тогда Тиша Соколов предложил:
— Можно я за неё встану? — Он хмурился, и ему, видно, было жалко свою соседку. — Она пусть поревёт.
И класс поддержал его:
— Пусть Тишка встанет.
Мария Прокопьевна уступила им.
А теперь, вспоминая, улыбалась…
17
Тишка замер. Куковала кукушка. Это среди зимы-то! Она сидела то ли на крыше Серёжкина дома, то ли в липах, что росли в палисаднике.
— Кукушка, кукушка, — замирая, спросил Тишка, — сколько я годов проживу?
Кукушка с хрипотцой прокуковала всего два раза.
«Да не может быть, — вспотел Тишка. — Что я, до одиннадцати лет только и доживу?»
Он спустился под горку и повернул на тропу-прямушку.
Вода, совсем недавно поднимавшаяся из проруби, убралась, и только наледь, расползшаяся ноздреватым напаем во всю ширь реки, свидетельствовала о недавней оттепели.
Снег резал глаза своей белизной.