* * *
В одиннадцать утра Павлу позвонил Зяблов. - Мартынов? Заходи. Павел быстро сунул в новые валенки ноги, надел полушубок поверх серо-голубой немецкой куртки. В кабинете полковника он увидел высокого седеющего мужчину с живыми, карими глазами, чистым лицом и упрямым, несколько тяжеловатым подбородком. Одет он был в командирскую гимнастерку, но без петлиц, в гражданские диагоналевые брюки, заправленные в белые бурки. - Знакомься - Семен Феоктистович Бычагин, - проговорил Зяблов. Павел назвал себя, выдержав пристальный взгляд Бычагина. На столе были разложены фотографии "альбатроса", присланные им еще через Перро-Регенбаха. Конструктор Бычагин высказал мысль, что хотя его бюро разрабатывает принципиально отличный реактивный самолет, пощупать, детально осмотреть "альбатрос" следует. - ...Чтобы понять, какой зверь перед вами, его потрогать надо своими руками, - сказал Бычагин. Горючего в топливных баках "альбатроса" хватало ненадолго. Но Зандлер придумал для дальних полетов подвесные баки. На первых порах они снижали скорость, но после выработки всего топлива и сброса баков самолет достигал скорости на нормальном крейсерском режиме. Топлива с подвесными баками могло хватить на час. За это время "альбатрос" пролетит около девятисот километров. Пилот может покинуть самолет над одним из партизанских отрядов, действующих в Словакии. - Например, в районе Рудных гор? - спросил Зяблов, рассматривая карту. - Пожалуй, - согласился Павел. - Тогда мы посоветуемся с командованием, подумаем о такой возможности.. А пока возвращайтесь на завод и ждите нашего вызова. Прыгать с парашютом, я знаю, умеете. Попрактикуйтесь в ночных прыжках. Подзубрите немецкий... Когда Бычагин вышел, Павел сказал Зяблову: - Я знаю этого человека. Вместе с ним поступал по путевке Осоавиахима в летную Ейскую школу. - Точно. Семен Феоктистович заканчивал там школу да и сейчас, говорят, превосходно летает. - Так вы думаете заслать его ко мне? - Если начальство утвердит наш план, то кандидатуры лучшей я не вижу. Отлично знает язык, разбирается в реактивной технике. Может, ему и придется поднимать "альбатрос". - А что должен в этом случае делать я? - Мне кажется, что вас, занятых на испытательном полигоне Мессершмитта, в конце концов с фронта отправят обратно. Ты должен в Лехфельде устроить Бычагина на аэродром, помочь быстро освоиться с "альбатросом" и прикрыть в случае чего. Впрочем, детали мы продумаем поздней. Мне сдается, что действовать тебе придется через Зейца, - он ведь теперь сидит у тебя на крючке довольно крепко. Расскажи о нем подробней, мы тоже будем думать, как его взять за глотку. Зяблов прошел из конца в конец кабинета, заложив руки за спину. - Во всей этой истории главным мне представляется то, что если удастся угнать самолет, мы лишим Мессершмитта уверенности в успехе. Этим немедленно заинтересуются фашистская контрразведка и, разумеется, министерство авиации. Надо полагать, они надолго задержат работу над "альбатросом". - Возможно, даже вообще запретят дальнейшие испытания, - поддержал Павел. - Пожалуй, могут запретить, - согласился Зяблов. - Конечно, сам самолет для нас теперь особой ценности не представляет, но ведь фашисты этого не знают. Следовательно, они подумают, что мы по типу "альбатроса" построим теперь свой истребитель и пустим его в бой. Зяблов ладонями пригладил белую голову и озорно подмигнул. - Словом, Павлушка, надо Мессершмитта попридержать. Чтобы не сильно пускал пену - Идет, Владимир Николаевич, - засмеялся Мартынов. ...В одиннадцать вечера за Павлом приехал сопровождающий офицер из армейского особого отдела. "Эмка" понеслась по зимним, пустынным московским улицам - Арбат, Никитские ворота, Воровского... - Подождите минуту, - вдруг, заволновавшись, попросил Павел. Он выпрыгнул на тротуар. Звонко заскрипел снег. Свернул на Молчановку, вбежал в подъезд большого старого дома. Из пыльного окна на последней лестничной клетке он поглядел на стену соседнего здания. Здесь было единственное окно. Окно ее комнаты. Когда-то в освещенном этом окне он видел золотистые волосы Таи, спускался с лестницы и шел к ней. Сейчас окно было завешено, и ни один луч не пробивался сквозь черную штору. Павел подумал, что Таи нет дома... "Почему же нет дома? - подумал он. - Но все равно я не могу к ней прийти Даже если бы она была одна... Но она вышла, наверное, замуж. Она никогда не могла быть одна..." Павел прижался лбом к холодному косяку и стал смотреть на темное окно. Может быть, всколыхнется, встревожится ее сердце. Каких-то сто метров лежали сейчас между ним и окном. Сто метров, которые не пройти и не вернуть никогда. Сто метров, и неизвестность, и темная штора, и война... Стекло покрылось белым инеем, по нему побежали морозные елочки, и все скрылось. Павел медленно пошел по лестнице вниз. Сопровождающий его офицер не на шутку встревожился. Он боялся опоздать на самолет. Если бы он знал, что творилось в душе Павла. По безлюдной улице шел человек в немецком мундире под полушубком и слушал в последний раз, как скрипит снег Родины, прихваченный морозцем, и как глухо постанывают старые дома...