Писать записку я не стала, но почему-то переложила в карман куртки этот злосчастный анальгин.
Перебирая таблетки -- как четки -- я вышла из дому.
Как так, а?
Поразительно!
Я всегда считала, что оптимизм -- это самый правильный подход к жизни. Я улыбалась. Я всегда улыбалась.
Уволили -- улыбалась.
Разбили сердце -- я улыбалась.
Отказывали, когда я приходила на собеседования, -- и я улыбалась.
Дошло до того, что на фотографии с похорон бабушки я одна стою с дурацкой улыбкой на заплаканном лице.
Я даже не знаю, как выглядит мое лицо без улыбки. Подходя к зеркалу, я невольно улыбаюсь.
Не могу пожаловаться -- мне не верят. Стоит начать ныть, как тут же сам собой вспоминается анекдот в тему. Рассказываю его и ржу. Ужасно.
Хуже всего то, что это считается хорошей чертой. Я даже не могу пожаловаться на то, что не могу пожаловаться. Ну вот, я каламбурю. Отлично.
Я всегда всех смешу и утешаю. Говорю: жизнь наладится. И она налаживается -- у всех, кроме меня.
"Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо" -- я это повторяю в день по триста раз. Во рту слаще не стало.
Нет, все это неправильно, мне эти слова не подходят. Для каждого есть какое-то свое шаманство, правильное. Вот Ирка. С Иркой я знакома с детства. Она всю жизнь с кислым лицом ходит.
Помню, в детстве говорила мне с надрывом:
-- Мне никогда, никогда не купят ролики!
И что -- кто потом катался по городу?
Дальше было: "Мне никогда, никогда не поступить на этот факультет", "Мне никогда, никогда не купить квартиру" и "Мне никогда, никогда не выйти замуж". И фотки с новоселья и свадьбы.
Хотя, может, это мое "все будет хорошо", которое я ей долдонила всякий раз после ее "мне никогда не...", сработало?
Может, это мое колдовство -- только оно не работает на меня саму?
Может, просто надо найти уши, в которые можно бесконечно лить "мне никогда не..." -- и в ответ получать спасительное "все будет хорошо"? Но как понять, чье "все будет хорошо" работает, а чье просто сотрясает воздух?
Я в раздумье бродила вокруг дома.
Смеркалось.
Идти домой не хотелось.
Тоска не отпускала. Я поняла, что счеты с жизнью мне так не свести -- все эти мысли держат меня на привязи и в сущности я просто брожу словно цепной пес возле конуры.
Дома сидеть тошно.
Работы нет.
Таскаться по друзьям не хотелось. Все равно у меня не получалось даже нормально разрыдаться на плече у подруги, и всякий мой приход в гости с целью поплакаться заканчивался тем, что плакались мне.
Я поплелась на станцию.
На платформе маячило всего несколько человеческих фигурок. Мужики какие-то.
Фонари горели.
Я стала прохаживаться по платформе. Холодно-то как. К вечеру совсем температура упала. И так плохо было, еще хуже становится. Ничего, зима -- это хорошо. Ну вот опять! Чего ж хорошего-то?
Почему
все
так
плохо?
И тут погас свет.
Секунда темноты. Полного ничега.
-- Ах ты ж ёбаный ты нахуй! -- послышался рядом мужской голос.
Свет зажегся.
И снова погас.
-- Заебали! -- крикнул тот же голос.
Фонари включились. Через пару секунд -- опять темнота.
-- Охуели, что ли?
Свет загорелся.
Так повторялось несколько раз, и я даже привыкла уже к тому, что фонари периодически гаснут, погружая платформу в черноту. Свет включался быстро -- так что глаза не успевали привыкнуть к темноте, отчего она казалась какой-то на редкость мощной. Да, тьма сгущенная концентрированная, как сгущенка в банке, только тьма.
Но вот что-то сбилось в системе -- свет погас, а голоса не раздавалось. То ли мужик привык к этому миганию, то ли у него просто закончились маты (что вряд ли), то ли он осип уже орать на морозе.
Свет не загорался. Он должен был, должен вспыхнуть буквально через "раз-два-три", но его не было, тьма затянулась.
-- Долбоебы, блять... -- устало произнес мужик наконец-то.
И свет загорелся.
И прямо напротив себя я увидела это... в конусе света, бросаемого фонарем, кружились первые в этом году снежинки.
А вдали вспыхнули три глаза электрички.
Я уеду в зиму.
Все плохо.
Все ужасно плохо.
Все капец как плохо.
Я буду слушать перестук колес, катать в пальцах таблетки и улыбаться сквозь слезы.
Это должно будет стать моим личным колдовством -- если я не умею ныть или материться.
Дом для собаки
Была у нас верстальщица на работе, Машенька. Умненькая и нищенькая, как оно у нас всегда бывает. Снимала комнату в какой-то бывшей общаге, много работала, от мужиков добра никакого не видела, но не унывала.
Как-то раз, представьте себе, подвалило Маше счастье: помер у нее дед какой-то, из дальних родственников, которых совсем не жалко, и перепал ей домик в деревне. Правда, до города с час добираться, да и сам домик на ладан дышит -- а все равно приятно. Продать, конечно, можно было, но что-то у Машеньки рука не поднималась: дом продать -- это ж хуже, чем скотину зарезать, дом он так плачет порой, так ставнями хлопает, что у любого сердце дрогнет... Решила Машенька дом оставить. Починить его да в божеский вид привести возможностей не было, так что стоял домик пустым, только вздыхал тяжело...
Машенька приезжала только изредка, навещала старичка, прогревала его старые косточки -- печку топила, да и сама грелась.
Как-то шла Машенька с работы и увидела на обочине дороги собачку. Живую, только сильно покалеченную. Кто-то ее, бедолагу, из машины выбросил. Видно, хотел вывезти за город, но бензина жалко стало, не довез. Машенька не зря тут Машенькой названа, а не Машкой. Подобрала собачку, к ветеринару отвезла, подлечила. Увезла к себе в общагу, стала с собачкой жить. Только собачка оказалась голосистая да вредненькая. По любому поводу лай поднимает. А соседи у Машеньки были детные и вредные, чаду своему в попу дули. Не понравилась им собачка, стали они Машеньке намекать -- или ты от своего "звонка" избавишься, или мы хозяевам комнаты настучим, и выгонят тебя на все четыре...
Так что решила Машенька завязать с арендой. Договор закончился, она упаковала пожитки, взяла свою псинку -- и решила двинуть туда, где собака никому не помешает. В деревню то есть.
Для перевоза пожитков вызвала такси.
Таксист, как водится, разговорчивый оказался, то да се... Приехали они, мужик дом старый увидел. Как же, говорит, ты жить-то в нем будешь? Это ж вообще развалюха какая-то!
Дом обиделся и подставил мужику порожек, так что тот запнулся и чуть не упал.
Выругался.
Дом на него старой посудой звякнул -- нехорошо!
Но мужик уже оглядывался деловито.
Тут надо поправить и здесь...
В общем, так он с Машенькой и остался.
Такой ремонт забабахал -- даже на чердаке спальное место сделал, я там ночевала как-то... В общем, неплохо Машенька живет, не жалуется. Славный домик у нее.
Она-то сама, конечно, не скажет: все хорошо, у нас не принято так, чтоб не сглазить. А я-то как ночевала у них, слышала... по крыше легонечко так шелестело. Я знаю, что это: ангелы на крышу садятся, как на печку. Ноги греют.
Я все знаю-то. Иной раз бывает на свете и справедливость.
Вот ты бы поехала жить в старый дом, полуразваленный, из-за пса-трезвона, соседей задолбавшего? Чтоб до работы добираться два часа, да на перекладных? Вот. То-то и оно.