Потап снова умолк; у него потухла цигарка. Все следили за тем, как он голой рукой выискивает в пепле уголек. Раскопал, дунул на него — уголек заалелся, прилип к недокурку.
— Могила, значь… Но нет, не надо прежде времени панихиду заказывать. Услыхали мы, что бы вы думали? Петуха! Точно глас божий подан был. Кукарекает, чуем, в темноте — верите, аж слезой по глазам ударило. Земля! Крик, гвалт подняли. Из последних сил глотки надрываем. И Воронок старается, всех своим ржанием перекрывает. Заметили мы, просыпаются люди, огоньки кое-где раздули. Собаки брехом зашлись. А где мы — не понять: чи в Крым нас пригнало, чи, може, на Тамань выкинуло. А то, возможно, поносило по морю да к своему же берегу и притулило… Горланим: «Спасите!» Ждем, пока подойдут к нам на лодках или баркасах. Но оказалось, лодки тут без дела: сидим на мелководье — не глубже, чем по пояс будет. До земли добирались вброд, как раз около Темрюка.
5
Говорят, счетовод Кравец во время утренней гимнастики гирей крестится. Так это или нет, но похоже на правду. У Кравца под кроватью действительно стоит двухпудовик. А раз стоит — значит, для чего-то он нужен! Не орехи же им колоть!
Кравец — моложавый, стройный. Гимнастерку на талии перехватывает ремнем удивительно туго, и от этого становится таким тонким, даже боишься, как бы не переломился. Лицо у него всегда розовое, гладкое, но ничего на этом лице приметного нету, разве что глубокая ямка на подбородке. Она одновременно и красит Кравца, и создает ему неудобства. Дело в том, что Кравец любит часто бриться. Бритва у него, уверяют, знаменитая — шведской стали. А вот эта самая ямочка становится всегда поперек дороги: начисто ее никак не выскрести — ни носком лезвия, ни пяткой не возьмешь. Лицо получается, можно сказать, чище зеркала, а в ямке все чернеет.
И еще часы есть у Кравца. Получены они за безупречную службу, о чем и надпись гласит, выгравированная на нижней крышке. По этим часам, считай, вся коммуна живет. То и дело бегают к нему справляться о времени. Кравец, когда занят делом, часы в кармане не держит. Он их вешает за цепочку на гвоздь: пришел, посмотрел и уходи, не мешай работать.
А работа у Кравца важная и сложная. Все надо подсчитать, все взвесить, все записать: куда, кому, сколько, чего. Он и в армии, отбывая действительную службу, на учете сидел. Там и выучился счетоводству. Для коммуны теперь оказался человеком самым необходимым. Без него даже Потап Кузьменко слепой. Кравец все знает, все помнит: и убытки, и прибытки. Видит, куда какая копейка закатилась. Без него бы неизвестно что и делали. Он же и в банк за ссудой едет, он же и товар для коммунаров получает.
Да вот только вчера привез из города несколько рулонов материи: и миткаля, и бязи. Все это богатство сложил в своей комнатухе-каморке. Куда только все поместилось! Там ведь и так не повернуться. Кровать, да стол, да их трое: Кравец и жена с грудным дитем. Предлагали ему квартиру попросторнее — отказался. При хуторской стесненности, говорит, и эта роскошь. Дверь из комнаты счетовода выходит в небольшую залу. В нее еще две двери выходят: из комнат председателя Кузьменки и завхоза Косого. А после двери Косого тянется длинный коридор, в который еще много других дверей выходит. Если собираются сборы, сюда столько народу сходится, что зала всех вместить не может. Некоторым приходится стоять в коридоре.
Набилось коммунаров в залу — ногу некуда поставить. Одеты кто во что: этот в серяке, тот в свитке, третий в брезентовой куртке, четвертый поверх простого пиджака башлык накинул. И шапки тут, и картузы, и брыли соломенные. А всего больше — платков. Несколько пацанов, и Тошка среди них, терлись у стола, мешали. Кравец нашел им подходящее место: поднял и посадил на шкафы, что стоят в ряд у глухой стены.
— Сидите там и не пикните!
Хорошо получилось: и людям стало просторней, и мальчишки довольны — сверху и виднее, и слышнее.
А собрался сюда народ все из-за той же материи, которую из города привезли.
У большого стола стоят двое: председатель и счетовод. Кравец фамилию выкликает, Кузьменко бязь-миткаль отмеряет. Ловко у него получается, орудует аршином умело. Накладывает витки, накладывает, и вдруг на последнем — стоп. Надрывает ткань о медный острый наконечник аршина, затем смело обеими руками хвать ее пополам — ахнуть не успеешь, как кусок уже в твоих руках. Народ удивляется:
— Чистый приказчик!
Кузьменко посмеивается, высвечивая тусклыми зубами, потряхивает темным с проседью чубом.